ГАНСА ГЭР
Үхибүүн наһанаймни үгытэйхэн абдар сооһоо минии зосоо иимэ нэгэ зураглал мүнөөшье болотороо мүлирөөгүй, элихэн зандаа үлэнхэй агша.
Тэбхэр, тэбхэр тээлниг болон тэмээн халаахай, сармал үрмэдэһэндэ дарагдашанхай хорёо хуһамагуудаар хүреэлэгдэнхэй манай тосхоной үрзэгэр хараханууд, нэбтэ шобто норошонхой, борбилоонууд мэтэ, гэрхэнүүд. Малай шэбхэ, шабааһан, мориной тонтогоолдо булагдаха шахуу болоһон тосхоной ори гансахан гудамжаар гаража, тээ айлай зүүгээр урдадаг ногоон замаг, элһэ бураар шэгэшэнхэй нариихан горхон дээгүүрхи үмхи модон хүүргэ аладлан, талын дундуур төөрин, далантан ошоһон морин харгы. Харин тэрэ харгынь харагдахаа болин ошоһон зүгтэ, Үдын голой эрьедэхи шугы бургааһанай энгэртэ нааданхай мэтэ бишыхан, бүришье һаа бишыхан, нюдэндэ арайш гэжэ харагдамаар ганса монсогор гэрхэн…
…Эртын хабар. Дулаахан игаабари наран. Газар дайда үбэлэйнгөө сэбдэг саһан хушалтаһаа һалажа, мүнөө энэ наран доро нюрга һүүжээ таашаан шаража, уурал һабан һуняана. Тойроод хамаг юумэн бүгэдэ һиимэгэр нимгэхэн хабар сагай хүхэльбэ уняарта абтанхай. Гэрэй урдуур тахяанууд, ямаршье юумээ гээгээ юм, ехэл анхаралтайгаар шорой шохой шэншэлнэ. Шашаг шалиг борбилоонууд шаг шууяа табилдан, иишэ тиишээ хөөрсэгэнэлдэн һабяаһагүйгөөр ниидэнэд.
Бүхэли үбэлдөө шахуу гэртээ һууһан хүгшэн эжымнишье мүнөө түрүүшынхиеэ газаашаа гаранхай, хэрэлсы дээрээ наранда игаан һууна. Үнгэрхэдөө хододоо эрхиеэ татан хүдэлжэ байдаг хургануудыньшье мүнөө хүдэлнэгүй. Тиигэжэ һуутараа гэнтэ залд гэн, гэнтэ һэришэһэн мэтэ нюдөө нээжэ, дахин эрхиеэ түргэ түргэн татаха зуураа, хэндэшье хандангүй, өөрөө өөртөө юушьеб гүбэрнэ.
— Мүнөөдэрнай, байза, үнөөхи гахай багшымнай галаа түлихэ үдэрынь гээшэлтэй даа.
— Гахай багша галаа түлинэ? Хаана түлинэб? – гэжэ би һонирхон хараашалнаб.
Тэрэ уняарта абтаһан һүүдэр мэтэ һиимыгшэ ганса гэрһээ үлэ мэдэг шэнгэхэн утаан огторгой өөдэ аалихан һунана. “ Гахай багша тэрээхэн гэр соо байдаг байгаа гээшэ ха гү даа” – гэжэ би зосоогооо бодоноб.
Һураха гэхэдэм, хүгшэн эжымни дахин һажашанхай янзатай, нюдөө анижархёод, хүдэлэнгүй һууна. Аалихан хамсыһаань татаад үзэбэб, хүдэлнэгүй. Шангаар татахаа халабагүйб. Хараахал хадаа сохом.
Теэд юундэ гахай багша юм, ойлгожо яданаб. Гахай гэхэдэ тэрэ гудамжаархи бороо һайрамай шабар шабха соогуур хододоо хүльбэржэ ябадаг үрзэгэр туранхай тосхоноймнай гахайнууд һанаандамни ороно. Ехэл муухайнууд амитад агша. Харин багша гээшэнь, һургуулидашье үшөө һурадаггүй һаа, би багша гээшые яһалал һайн мэдэхэ һэм.
Манай тэрэ тосхоной һургуулиин багша Сэмжэд Цыреновна тээ зүүн тээхэнэмнай, хажуудамнай шахуу байдаг. Бэеэр үндэр, томо эреэн гоё платитай, гэртэнь ороходош:
— Зай, — Бальжинима, һургуулида һураһайб гэжэ һанана гүш даа? – гээд, тархииеш эльбэхэ. Тиигээд һүүлээрнь заатагүй саахар һарбайха. Ехэл һайн багша һэн.
Гахай багша хоёр яашье зосоом холболдожо, ниилэжэ үгэнэгүй. Харин тэдэнэй орондонь юундэшьеб ута сагаан һахалтай, бага бүхэтэршэг, хододоо тулгуур тулаад ябадаг Ирэншүүнэйн үбгэн баабай һанаандам ороно. Үдэшэндөө маниие, үхибүүдые обоо хүбөөгөөр гэртээ суглуулжархёод, тэрэ элдэб янзын түүхэ онтохонуудые хашаргүйгөөр хөөрэдэг юм. Үгышье һаа, һахалайнгаа саагуур бүтүүхэн энеэжэ байгаад, элдэбынхеэр манаа гасаалха, тиигэбэшье ехэл һайн үбгэжөөл юм.
Гахай багша эгээл тэрэ Ирэншүүнэйн үбгэн баабайдал адляар минии досоо һанагдаба.
Тэрэ гахай багша гээшые ошожо харадаг һаа гэжэ һананаб. Бүхы һанаамни ганса гэр тээшэ ошоно, тэрэ гэрые ошожо харадаг һайб гэжэ ходо шэбшэдэг болобоб. Иимэ бишыхан юун гэр хаб даа, хэн тэрээн соо байдаг хаб?
Харин орожо байһан наранай һүүлшын туяада харгы зубшаад жэрын ошоошо телеграфай столбнуудай утаһанууд алта мүнгэ шаражархиһан миндаһадтал ялалзан, мүн лэ тэрэл гэр уруу шэглэн, һуунагтан ялбаха. Үгышье һаа, зундаа эртэ үглөөгүүр бодожо, хүл нюсэгөөр, үшөө үргэһэтэй шахуу зандаа хэрэлсы дээрээ гаража, хүсэд халажа үрдеэгүй наранай зөөлэхэн дулаахан туяада эльбүүлэн, нааршаан дууран байхадаш, тракторай һулахан аад, нэгэ жэгдэ дүнгинөөн, танигдашагүй холын ирагуу хүгжэмдэл, һанал бодолыеш бүүбэйлэн үлгыдэхэ. Хүхы донгодохо, бүбөөлжэн бүбэнэхэ, досоош дулаахан зохид байха. Юушье һанангүй, юушье бодонгүй, иигээд лэ нюдөө үшөө хүсэд нээгээгүй зандаа, үүрэй шэнгэхэн манаар хушаатай һиимэгэр шэнгэхэн зүүдэнтэеэ хахасаагүй зандаа – нэгэшье хүдэлэнгүй, хэды соошье һаань, зогсожол зогсожол байхаар бэлэйб. Зүгөөр эдэ бүгэдэ – холын тракторай тэрэ абяаншье, хүхын донгодоон, бүбөөлжэнэй бүбэнөөншье үнөөхил тэрэ бишыхан гэр тээһээ, тэрэ гэрэй арадахи шугы тээһээ дуулдаха.
Тэрэ гэр намда ямар нэгэн үльгэр түүхын гэр мэтэ һанагдана. Улам бүри минии зосоохиие эзэлнэ, улам бүхөөр һанааем татана. Яажа тэндэ ошохомни ааб гэһэн бодол минии зосоо улам хүсэтэйгөөр ороно.
2
Үглөөгүүр.
— Бальжинима, жараахай барихаа ошохомнай гү?
Үбдэг гаража годиишоһон шахуу аад, богонихон үмдэтэй, нэгэ мүрэбшэнь һанжажа, гар дээгүүрнь, уншаһан, анхандаа ногоон аад, мүнөө наранда ангажа, ямарыеньшье ойлгохоор бэшэ, сайбар боро үнгэтэй болошоһон майкатай Ирэншүүнэй орожо, үүдэнэй богоһо дээрэ гараад, можо түшөөд байшана. Байд гээд лэ булгайр мэтэ һааритай болошоһон хүлнүүдээ тэсэжэ ядангяар хабирна. Харин би һэншье гэнгүй, үнгэрхэдөө бүхы наһаараа жараахай бари бариһаар, тэдэнээ юумэншье гэжэ тоохоо болижо хашаршаһан маягтайгаар:
— Хаял даа, — гэжэ гараа һэжэрбэб. – Эдихэшье бэшэ аад даа…
Бэлээр хүдэлхэгүйем ойлгоходоо, Ирэншүүнэй богоһо дээрэ хүлөө һольбуулан һуушаба.
— Бальжинима, — гэжэ ядахадаа худалаар хэлээд туршаба. – Үсэгэлдэр би хүүргэ дороһоо энээнэй тухай эреэгэнэ баряаб, — гэмсээрээ баруун гараараа зүүн гарайнгаа тохоног хүрэтэр заажархиба. Тиигээд һүүлээрнь дан лэ һаа үнэншэхөөр бэшэ ха гү даа гэжэ һанаа хэбэртэй, эреэгэнэеэ нэгэ бишыха богони болгоодхибо.
— Худалаар хэлэнэш!!!
Ирэншүүнэй арсабашьегүй. Гансал тээ һууд гээд:
— Ошоёл даа, — гэжэ һанаа алдаба. Тиигээд урдаһаамни уйдхартайгаар хараад, хүдэлэнгүй һууна.
Үшөө нэгэ бишыха бүдүүрхэхэ гэһэн аад, Ирэншүүнэйн энэ гуйһан уйтай нюдэ харахадаа тэсэбэгүйб:
— Һөө яа, — гэжэ гэр соо хэнэйшье үгы һаань, Ирэншүүнэйдэ дүтэлэн шэбэнэбэб. –Үдын
голдо иимэнүүд зэбэгэнүүд ябана гэнэ.
Гарайнгаа бүхы утые сэхэлжэ, һугадаа хүрэтэр заабаб.
— Үсэгэлдэр Дугарай ахай баряа, өөрөө харааб.
Ирэншүүнэй маргажа, зунай наранда борсо мэтэ болошоһон гарымни һэжэглэнгеэр хараба.
— Бурхан зүг гү?
— Бурхан зүг! – гээд, долёобороороо хоолойгоо зурабаб.
— Бүхэтэр хуһанда боожо үхэхөөр гү?
— Бүхэтэр хуһанда боожо үхэхөөр…
Ирэншүүнэйн тугаарайхи уйтай нюдэд гансата гэрэл орон ялалзашаба.
— Агнадаг һаа!..
— Һөө яа, — гэжэ Ирэншүүнэйдэ бүри дүтэлэн шэбэнэбэб. – Далайшхада хахуули бии ха юм, Үдын гол агнахаа ошохомной гү?
— Давай, — гэжэ Ирэншүүнэй дэбхэрбэ. Һүүлээрнь нэгэ юумэ һанажархиһан хэбэртэй, гансата урмагүй боложо:
— Гансал эжымни хараахал дөө, тугаар һаяхана холо ошоод үзэлши гээ һэн, -гэбэ.
— Һэ, яагаад мэдэхэ юм, харагдангүй ошоно аабзабди. Һураа һаань, зүүн горхон дээрээ байгааб гээрэй.
— Теэд.., би үсэгэлдэр үдэшэ.., би Далайшхатай наншалдаа һэнби.
— Хамаагүй, эбтэтнай оруулуужаб.
— Холо байна дөө…
Теэд миниингээ дахин тэрэ Үдынгөө голой зэбэгэнүүдые магтажа ороходомни, Ирэншүүнэйншье тэсэхэ аргань барагдашаба даа. Хоюулан Далайшхада ошобобди.
Далайшхатан хотоной хойто захада, мориной хорёогой тээ наанахана байдаг. Тэрэ маанад соогоо эгээн хүсэтэймнай юм. Гүйхэ харайхадаашье хурдан, солбон. Харин эжымни тэрээнтэй наадахадам, юундэшьеб, дураа гутадаг, хараадаг һэн: “ Энээнһээ хойшо тэрэ Дамбын Далайшхатай үелжэ, адли боложо ябажа бү гүй, бэшэ оромтой, тоомтой үхибүүд барагдаа гү? Ирэншүүнэйшниш гэжэ байна ха юм”. Ганса миниишье эжы бэшэ, харин ондоошье бүдүүн хүнүүд Далайшхые ехэл тоомгүй, саанаһаал һаа һургаалгүй гэжэ байгаад шоо үзэдэг юм. Теэд тэдэ хаанаһааа мэдэхэнь һэм даа, үнэхөөрөө болоо һаа, Далайшхатай наадахаһаа һонин юумэ байхагүй.
Ошоходомной тэрэ гэшхүүр дээрээ хуу хибэдэһэн зомгоол хоёрто зуурашанхай, самолёт дархалжа һууба. Маниие хараашагүй болохо һанаатай, тархяашье хазагад гүүлэбэгүй. Зүгөөр нилээн бараг дархан янзаар һүхэеэ абажа сабшахадань, шор болоходоо, тэрэ дууһаха гэжэ байһан самолёдойнь һүүл таһа һүрэшэбэ. Эдэ бүгэдэдэнь гансал манай зэмэтэй байһан мэтээр бидэнэр тээшэ хёлогод гээд, Далайшха гэртээ гүйжэ орошобо. Нэгэ хэды болоод, гартаа нэгэ годигор хадааһа баринхай гараба.
— Далайшха, — гэбэб. – Ирэншүүнэй шамтай эбтээ орохоо ерээл.
Далайшха шиидшье гэбэгүй. Самолёдойнгоо таһархай һүүл абажа, бэедэнь хадана. Теэд хадааһаниинь арайл бүдүүдээ ха, һүүлынь орой уруугаа бүри хаха һүрэшэбэ. Бүтэхөө болиһон самолёдоо зүүлжэнь, хорёогой үүдэ уруу шэдэжэрхёод, Далайшха гар хюрөө абажа, шүдөө зуугаад, үнөөхи самолёдоо шэнээр дархалхаа шэглэбэ.
— Далайшха-а, — гэбэб. – Ирэншүүнэй бидэ хоёр Үдын гол загаһа агнахаа ошохомной.
Далайшха хюрөөдэжэ байһан хабтагайгаа гансата орхижо, маанад тээшэ хараадхиба.
— Үсэгэлдэр Дугарай ахай тэндэһээ иимэнүүд зэбэгэнүүдые баряа, — гэжэ гараа
һугадаа хүрэтэр заабаб.
— Нээрээ гү? Хэзээ ошохотнайб?
— Мүнөө.
Тээ нэгэ хэды абяагүй байд гээд:
— Намда хахуули бии, — гэбэ Далайшха.
— Сугтаа ошохомнай гү?
Далайшха дахин хабтагайгаа абажа, хюрөөдэхэеэ забдаба.
— Сүлөөгүй байхым харана бэшэ аалта? – гэбэ. Зүгөөр байд гээд ман тээшээ хараад,
шагнаархаба.
— Ошохо һаабзабди даа, — гэжэ Ирэншүүнэй утаар татана.
Теэд шорд гэтэр нюһаа татахадань, хамар доронь хоёр адлихан, захаараа, харлашанхай зурлаанууд үлэнэ.
— Ошоёл даа.
Тэрэ бэеэрээ Далайшхатанайнгаа гэшхүүр дээрэ гурбуулан һуужа, хайшан гэжэ гэртэхиндээ харагдангүйгөөр ошохо тухайгаа, хаанаһаа улаан хорхой малтаха, ямар юумээр хахуулидаа ооһор хэхэ тухайгаа хөөрэлдэбэбди.
— Үү, — гэжэ гэнтэ Далайшха һүхирбэ. Эбтээ орохоо мартажархёолди.
Бинь тэдэ хоёройнгоо барисалдаһан гарнуудыень таһалбаб.
Нэгэ хэды болоод байхада Далайшха Ирэншүүнэй бидэ гурбан ута ургатай хахуули, шорой соо хэһэн улаан хорхойтой түмэр баанхануудые баринхай үнөөхи далантаһан харгыдаа орожо, Үдын голой эрьеын шугын үбэртэхи ганса гэр тээшэ алхалбабди.
3
Халуун. Дээрэ гарашаһан наран тэсэшэгүйгөөр хайрана.Халашаһан харгын элһэн нюсэгэн хүлэймнай улануудые аятайханаар жэгнэнэ. Таршаагай замхашагүй таршаганаан шэхэ дүйрүүлнэ. Хаанаһаашьеб ая гангын, баһа бэшэшье, юунэйб даа, хангал хурса үнэр һулахан һэбшээнтэй худхалдан ерэжэ, аятайгаар утана.
Харин энэ харгы, тэрэниие зубшаһан телеграфай столбнууд талын дундуур хүсэгдэшэгүйгөөр годирон тэрьедэн саашална. Бидэ эсэн сусангүй гэшхэлнэбди. Хайшан гээд, яагаад, загаһа бариха тухайгаа дахин дахин эхи абажа байгаад лэ хөөрэлдэнэбди.
— Тэрэ ганса гэрэй хойно, бургааһанай арада, гүнзэгы даа, эрьюулгэ бии. Одоол тэндэ
загаһан олон гэнэ даа, — гэжэ байгаад, Далайшхамнай Ирэншүүнэй бидэ хоёртоо мэдээшэрхэнэ. Бидэнь Далайшхаяа хэзээдэшье эндэ ерэжэ үзөөгүй гэжэ мэдэбэшье һаа, арсанагүйбди. Би һананаб: тэрэл үнөөхи гэрэй хажуудань ошожо харабал, загаһаншье загаһан ааб даа. Зүгөөр загаһашье барибал ехэл муу бэшэ һааб даа. Харин Ирэншүүнэймнай тээ ябад гээд лэ доошоо унаһан үмдөө татаха һамбаандаа:
— Хайшан гэжэ тэрэ загаһа эдихэ гээшэбибди даа, — гэжэ һанаата болоно.
— Шаража эдинэ бэзэбди, — гээд Далайшха хори-гушан баабхайн багтадаг оёор
захагүй хармаанаа уудалжа, зуруул гарган маанадтаа һайрхана.
Тээ үдэ болохоһоо абан арайшье гэжэ үнөөхи гэртээ хүрэжэ ерэбэбди.
Хажууһаань харахадаа, урмамни огтолон хухаршаба.
Жааханшье бэшэ, тэрэл манай тосхоноймнай гэртэл тон адли гэр байба. Ондоо бүри юуншье үгы, тиимэл баһа хуушан, харлашанхай ханатай, харин бүри орой дээрэнь үрмэдэһэн ургашанхай. Гансал сонхынь хаалга шэнэхэн, сэнхир хүхэ шэрээр шэрдэнхэй аад, тэрэ гэрэй шарайнь сэлмэг, мүнөө һаяхана нюураа угаажархиһан мэтээр һанагдана. Газаагуурнь нэгэ хэды галуунууд бүдүүрхүү гэгшээр “ пяар-пяар” гэлдэжэ байгаад, иишэ тиишээ мааяр-мааяр гэшхэлэлдэнэ. Гэрэйнь тээ урда, харгын захада, элһэн дээрэ хоёр манай тухайхан үхибүүд наадажа һууба. Хүбүүн басаган хоёр. Шаб шарахан толгойтойнууд. Басаганиинь бүри бүдүүн хүнэй маягтай, тэрэ духаараа буржагархан үһэеэ хойноо суглуулжа, улаахан лентээр һабхаг хэжэ, гүрэжэрхинхэй. Хүбүүнииньшье баһа эгээл тиимэ шаб шарахан һамбайтайхан. Адлиханууд сагаан эреэхэн бүдөөр оёһон самсануудтай. Хүбүүниинь хара, басаганиинь улаан булгайр шаахайтайнууд.
Бидэ һонирхон, тээ хажуудань ошожо, хайшан гэжэ наадахыень гэтэн зогсобобди. Нааданхайнуудайнь олон, гоёнууд гээшэнь! Ногоон кузовтай грузовик машинаншье, вагоншье, элдэб үнгын тэбхээнсэгүүдшье, мори унанхай, һэлмэ буу зүүнхэй бишыхан туулган сэрэгшэдшье бии.
— Эдэш ород үхибүүд, — гэжэ Далайшхамнай нэгэ забһартаа мандаа шэбэнэбэ.
Тэдэшье хоёрнай наадаяа орхижо, ехэнүүд түхэреэн сэнхир нюдэнүүдээрээ маанадые гэтээд байшаба. Бидэшье хүдэлнэгүйбди. Тиигэжэ байтараа басаганиинь гэнтэ маанад уруу хаража, ехэ уриханаар миһэд гээд, юушьеб хэлэбэ. Бидэнэй хэмнайшье юуншье гэһынь ойлгобогүй. Ород хэлэ мэдэхэгүй байгаабди. Зүгөөр би юундэшьеб ехэ эшэдэһээ хүрэжэ, һааритаһан хаха унажа, тахяагай һабартал болошоһон хүлөө түргэхэн элһэн соо булаадхибаб. Удаань хайша хэрэгээр хайшаар абажархиһан үһэтэй тархяа юундэшьеб эльбээд үзэбэб. Басагахан мүнөө тэрэ мори унанхай туулган сэрэгшэдэйнгээ нэгыень абажа, маанад уруу һарбайгаад, баһал энеэбхилжэ, юушьеб хэлэбэ.
— Манда үгэнэ ха юм, абыш, — гэжэ Ирэншүүнэй намайе түлхибэ.
Бинь тэрэнииень абахаа аягүйрхэн, һэмээхэн Далайшхаяа хадхабаб.
— Үгэжэ байна ха юм, абыш, һэй!
— Үгы энэш үгэнэгүй, наадая гэнэ, — гэжэ Далайшха ород хэлэндэ унаган юм мэтэ
маанадтаа бардамаар тайлбарилба.
Тиигээд тэдэ хоёр тээшэ хаража:
— Наадахамнай гү сугтаа? – гэжэ буряадаараа хэлэбэ.
Тэдэнь урдаһаань үнөөхил зангаараа миһэрэлдэн, юушьеб хэлэнэ. Далайшхамнай урдаһаань хараад, нюдэеэ бэлтылгээд, абяагүй байна. Гэнтэ тэрэ ород хүбүүмнай тээ саана элһэн соо хэбтээшэ грузовигтаа гүйжэ ошоод, асаржа урдамнай табяад:
— Рр…рр… – гэжэ байгаад, тэрэнээ түлхинэ.
Тиигээд ман уруу:
— Иди сюда, — гэжэ гараарааа даллаба. Тэрэ машина уруугаа заана. “ Иди сюда”, —
гээшыень бидэ яһала һайн мэдэхэ байгаабда.
Эгээн түрүүн Далайшхамнай ошожо, машинынь хажууда һуугаад, тэрэ хүбүүнэйнгээ наадахыень нюдөө сабшангүй шахуу гэтэнэ. Хүбүүн Далайшхые гарһаань абажа, машинаа барюулжархёод, өөрөө нэгэ жаа хажуу тээшээ боложо, танигдаагүй хүбүүнэй хайшан гэжэ наадахыень һонирхон ажаглана. Далайшхамнай тээ дадажа зүрхэ ороходоо, Ирэншүүнэй бидэ хоёроо дуудана:
— Ерытэ, наадая.
Бинь түрүүн, һүүлээрнь Ирэншүүнэймни зүрхэлжэ ядангяар, нэгэ моритой хүнииень абажа, элһэн дээгүүр түлхибэ. Элдэб үнгын баабхай, шагайнууд даа, хууша хаашан тракторай түмэр,шаазан амһартын хэлтэрхэйнүүдээр наададаг манда мүнөө энэ мори унанхай сэрэгшэд, машина болон зурагтай тэбхээнсэгүүд айхабтар гоё шэнгеэр һанагдажа, уданшьегүй бидэ хэлээшье ойлголсохогүй һаа, зангалсажа байгаад, ехэ эбтэйгээр наадашабабди. Тугаархи моритой хүнүүдээ дайлалдуулжашье байгаад,тэбхээнсэгүүдээрнь гэршье барижа, тэрэ машинаарнь элдэбын шулуу, шоройшье зөөнэбди. Моритой сэрэгшэдэйнгээ дайлалдажа хашархадань, буу, һэлмыень зүүлгэһэн зандань тэдээндээ малаа адуулганабди.Үнгэрхэдөө загаһаяашье агнаха тухайгаа мартажархёобди. Хахуули, хорхойтой баанханууднай ногоон дээрэ орхигдошонхой хэбтэнэ.
Наадандаа тархяа эрьежэ,сагайшье ошоһые хүсэд ойлгобогүйбди. Гэнтэ хэнэйшьеб шангаар бадашахые дуулажархибабди.Харахадамнай нэгэ эреэн сарафантай ород һамган хэрэлсы дээрэ гарашанхай, маанад тээшэ гараараа зангажа байгаад, ехэл сухалаа хүрэһэн янзатайгаар шанга шангаар дуугарна. Тиихэдэнь хажуудахи басагамнай ехэ эрхэлһэн янзатай, хушуугаа шомбойлгожо байгаад:
— Мама, сейчас пойдём, — гэжэ байжа гонгинобо.
Хэрэлсы дээрэ байгша һамган баһа юуншьеб гэжэ бүри сухалтайгаар бадашаад, һүүлээрнь маанад тээшэ ябажархиба. Бидэ наадахаяашье болишоод, гайхашанхайнууд һуунабди. Тэрэ һамганай бүри ойрохономнай болоһон хойно гэнтэ Далайшхамнай һуга харайн бодоод, хахуулияа абажа, мэгдүүгээр:
— Сохихоо һанаа, — гэжэрхёод, гэр тээшэ гүйшэбэ.
Юугээшье ойлгоогүй һууһан Ирэншүүнэй бидэ хоёр гэнтэ сошон, баанхануудаашье абахаа мартажархинхайнууд, Далайшхынгаа хойноһоо гэдэргээшье харангүй гүйлдэшэбэбди. Далайшхамнай түрүүлэнхэй. Эгээ һүүлдэ – Ирэншүүнэй. Тэрэ гүйдэл дундаа үмдэеэ татажа ябажа һугшарна. Амин голойнгоо саглашатар гүйлдэжэ, шадалайнгаа барагдахада зогсоод, гэдэргээ эрьелдэбэбди. Хойноһоомнай хүн эрьюулнэгүй гэжэ мэдэхэдээ, амияа доро оруулжа, нэгэ бага уушхарбабди. Һүүлээрнь харгыда орожо, аалихан гэр тээшээ һалирбабди. Хэмнайшье абяа гаранагүй.
Тосхонойнгоо зүүн хүүргэ гаража ябахадаа:
— Һэй, нүхэдүүүд, — гэжэ Далайшхамнай мандаа шэбнэбэ.- Таагыт даа, ямар юумэн
хармаан соом бииб, таагаа һаа абахат, хамаагүй.
Бидэ һонирхон, Далайшхаяа тойрошобобди. Теэд Далайшхын хармаан соо юун байлтай гээшэб. Донгорог гү? Али саахар гү?
— Зуруул, — гэжэ гэнтэ Ирэншүүнэйм хэлэбэ.
— Ши юун гэжэ һананаш? – гээд, Далайшхам нам тээшэ хаража ехэ мэхэтэйгээр
нюдөөрөө энеэнэ. – Юун гэхэбши?
Би юуншье гэхэ мүрөө оложо яданаб.
— Сахюур, — гэбэб һүүлэй һүүлдэ. – Үгы донгорог, донгорог!
Нэгэ хэды байд гээд Далайшха хармаанаа һуулиба… Тиихэдээ тугаарай наадагша мори унаһан туулган сэрэгшынгээ нэгые гаргаба. Ирэншүүнэй бидэ хоёр юуншье гэхэеэ ойлгожо ядашоод, гайхаһандаа амаа ангайлгаад зогсошобобди. Дэмы гайхахадаа, хулуугаа гэжэ харажашье байгаа һаа:
— Хулуугаагши? – гэжэ би асуубаб.
Далайшха энеэбхилхэеэ болёодхибо.
— Миин гартаа барижа һууһанаа, айһандаа мартаад, абаад гүйшооб.
Һүүлээрнь гэнтэ дахин хүхюун боложо:
— Ээ, манай болоо хадаа болоо юм ааб даа, — гэжэ үнөөхи моритой хүнөө һөөргэнь
хармаандаа хэжэ, газаа тээһээнь альгадаба.
— Эшэгэй, хүнэй юумэ хулуугаа, — гэжэ Ирэншүүнэй атаархаһан хэбэртэй һүхирбэ.
— Хэн? — гээд, Далайшха гансата үрзэгэд гэжэ, нюдаргаяа зангидан, Ирэншүүнэй руу даб гэбэ. –Хэн? Би гү?
— Хулуушан! – гээд, Ирэншүүнэй минии арада ородхибо.
— Хулуугаа бэшэ гээшэ гүш? – гэжэ би Ирэншүүнэй тээшэ болобоб.
— Үһэринэ гүш даа? Бү хүхи! – гэжэ Далайшха намайе энгэрдээдхибэ.
— Өөрөө бү хүхи, — гэжэ би Далайшхые энгэрдэбэб.
— Бү һаахара!
— Бү һаахара!
— Өөрөө бү һаахара!
— Үһэринэ гээшэ гүш?!
— Аһаа яагаа һүрхэй юмши, өөрөө үһэринэ бэшэ гүш? – гэлдэжэ байжа, бэе бэеэ
энгэрдэнхэй, нилээн удаан хүүргынгээ хажууда тойролдобобди. Хэдыдээл шаагша ааб гэһээм, Далайшха шаанагүй – хэбэрынь хоёр хадамнай айна хэбэртэй. Бишье түрүүн шаахаяа халабагүйб.
— Бү һаахара!
— Өөрөө бү һаахара!
Иигэжэ байжа нэгэл янзаар бэе бэеэ үһэрихэмнай һүүлэй һүүлдэ хашартай болошобо. Угайдхадаа эсэшэнхэйнүүдбди. Теэд түүрүүн Далайшхын энгэрыень табиха дурамгүй. Далайшхашье намайе табинагүй. Дахин тойролдонобди.
— Ши бү үһэри!
— Ши бү үһэри!
Тиигэжэ байтарнай гэнтэ хаанаһаашьеб Ирэншүүнэйн эжы бургааһа баринхай, хажуудамнай ерэшэнхэй:
— Шүдхэрнүүд даһаа! Яажа байгаа гээшэб, наншалдажа байха, үтэр гэр гэртээ тарагты!
– гэжэ байгаад гани болобо.
Бидэ гүйлдэшэбэбди.
— Шамайе бү зай гээ бэшэ һэн гүб иихэдээ, аа? Хэндэ хэлээ һэнбиб! – гэжэ шанга
шангаар хараа харааһаар, Ирэншүүнэйнгээ уйлаганатар урдаа туужа, айлай саагуур харагдахаа болишобо.
Тээ гэрэйнгээ газаа ошоод, Далайшхын ошоһон зүг тээшэ хаража:
— Эй, хулуушан! – гэжэ һүхирбэб.
Тиигээд шагнаархан зогсоноб.
Хаанаһаашьеб, бүрэнхы боро хараан сооһоо, нэгэ хэды болоод һулахан абяан дуулдаба:
— Хожом дайралдахаш даа, нүхэр!
Иигэжэ наншалдаанайнгаа һүүлшын ёһо гурим дүүргэхэдээ, һанаагаа амаржа гэртээ ороходомни, манайхин дэнгээ носоожорхинхой эдеэлжэ байба. Эжыдээ һайса хараалгаад, эдеэлээд, түргэхэн унтаридаа оробоб. Тэрэ ганса гэр, тэрэ һайзгай шарахан басаган хүбүүн хоёр, элдэб гоё нааданхайнуудынь һанаандам ороно.
“Нааданхайнгаа үгы байхада юун гэжэ һанаа хаб даа, — гэжэ бодоноб. – Эжыдээ ямараар хараалгаа хаб. Эжынь ямар сухалтай гээшэб. Далайшха яндан лэ амитан даа”. Тэрэ басага хайрладаһам хүрэнэ. Нюдэдни анилдана… Харин үнгэрһэн үргэһэн соогоо тэрээхэн басаганаараа наадажа, сэсэг түүжэ, хөөрэлдэжэ зүүдэлбэб.
Тэрэ гэһэнһээ хойшо ганса гэртэ ошохо, тэрээхэн үхибүүдээр, тэрээхэн нааданхайнуудаар наадаха дурамни хэршье ехээр хүрөө һаань, дахин тэндэ ошохо аргагүй болоһоноо шаналан ойлгоноб. Үнөөхи сухалтай эжынь хараахал ха даа… Тиигээдшье хүнэй нааданхай хулуужа ерэшэһэн аад даа…
4
Үдэрнүүд хойно хойноһоон һубарина. Зун дууһажа, намар болобо.
Сентябриин нэгэнэй үглөөгүүр хүл, гараа хордошоторнь мылдэжэ байжа угаагаад, тээсгэн һаяхан абхуулһан хара сэмбэ үмдөө, эжынгээ ялайшатарнь угаажархиһан сагаан самсаяа үмдэжэ, хүршэ Дэлгэртэнэйнгээ зургаадахида һурадаг Цырендулма гэжэ басага дахаад, түрүүшынхиеэ һургуулида ошобоб.
Һургуулиин газаа дүүрэн үхибүүд. Хуу баһал намдал адли шэнэхэн хубсаһатайнууд. Хүхюунүүд, баяртайнууд.Гүйлдэнэ, харайлдана, энеэлдэнэ, һүхирэлдэнэ. Тархяа эрьешэхээр шаг шууяан. Тэдэ олон үхибүүдые харажархихадаа, гэнтэ минии айдаһам хүрэжэ, саашаа ошохоо зүрхэлбэгүйб. Үнгэрхэдөө, бүри, юундэшьеб, һөөргөө, гэр уруугаа гүйшэхэ дурамни хүрэбэ. Теэд Цырендулмамни убайланшьегүй гарһаамни татаһаар татаад, һургуули соо оруулжархиба. Баһал үхибүүдээр дүүрэн нарин ута коридор ото гаража, захын нэгэ үүдэ нээбэ.
— Энээн соо ши заалгахаш, классшни гээшэ.
Намайе үүдэ уруу түлхижэрхёод, Цырендулма өөрөө хайшаашьеб гүйжэ үгы болошобо.
Гансааран үлэшэхэдөө сошожо, түрүүшээр юушье хэхэеэ ойлгожо ядашоод, үүдэнэй можо түшэбэб. Һэмээхэн хараашалнаб. Үхибүүд зүүн хойто буландань обоорно, шууяна, хэншьеб хэнээб даа наадална, нэрэ гаргана хэбэртэй. Тиигээд булта дарья табилдан энеэлдэнэ. Обёорходом, тэдэнэй дунда Далайшха, Ирэншүүнэй, Донгит, Булат – булта манай эндэхи, сугтаа наададаг үхибүүдни. Гансата зосоом зохид боложо, зүрхэ орошобоб. Тэдэ буланда обоорогшо үхибүүд тээшэ һонирхон ошобоб.
— Аа, Бальжинима, — гэжэ намайе харажархиһоор Ирэншүүнэй хашхарба. – Харыш, үнөөхимнай!
— Үһэнһөөнь татаад үзэ даа, — гэлдэжэ байжа буланда һүхирэлдэнэ.
— Далайшха, Далайшха!..
— Байгыш даа. Доржо би…
— Үгы лентэһээнь…
— Ээ, мангад!
Хэншьеб тэндэ аалихан һугшарна. Би юушье ойлгоогүй, Ирэншүүнэй тээшэ гайхан харабаб.
— Юун үнөөхи, ямар?
Тэрэ нам тээшэ хаража миһэрэн энеэбхилбэ.
— Үнөөхимнай ааб даа, харыш даа, өөрөө.
Тэдэ обооролдогшо үхибүүдэй дундуур арайшье гэжэ түрисэлдэн харахадам, углууда набтархан партын саана нэгэ басагахан уруугаа харашанхай аалихан уйлажа һууба. Нюурынь харагданагүй. Хоёр гараараа нюураа таһа бүглэжэрхинхэй. Би гэнтэ залд гэшэбэб. Энээхэн улаахан лентээр һабхаг хэжэ гүрэнхэй, бабана тэхын эбэр мэтэ шодогорхонууд, шаб шараханууд, даншье һаа, танил гэзэгэхэнүүд…үнөөхи…мүн даа үнөөхи… Үнөөхи энэ зун сугтаа наадагша ород басагахамнай ха юм! Минии зүүдэн соогоо хамта сэсэг түүжэ наададаг, ошожо хамта наадаха эрхэгүй болошоһон тэрэ ганса гэртэ байдаг басагахан мүн даа.
Хүн бүхэн тэрэниие шэмхэнэ, һабардана, үһэнһөөнь, хубсаһанһаань, татаха гэжэ дугташанад. Тэдэнэй дунда илангаяа Далайшха үлүү гарамаар илгарна. Далайшхын нилсагар хамартай, нюдэнэйнгөө һуурида онигорхон зурлаатайнууд, мөөр шэнги түхэреэн нюур улам бүри жэрхэдэһээ хүрэн гэтэнэб. Теэд тэрэ намайе обёорношьегүй, хэлэ амаа гаргаһан, ирзагашаһан зандаа. Би тэсэбэгүйб. Өөрөөшье мэдээгүйдөө Далайшхын тэрэ нилсагар хамарыень мэргэлжэ мэргэлжэ шаажархибаб. Хүлеэгээгүй байһан Далайшха хинсагад гэжэ, гансата нюдөөрөө уһа гүйлгэн, харюудаа гэжэ минии үргэ уруумни шаажархиба. Бэе бэедээ аһалсажа, хоюулан носолдошобобди. Үни носолдоо гүбди, хүсэд һананагүйб. Харин гэнтэ хэнэйшьеб аалин, теэд тэрэ мүртөө хатуухан хоолой шанха дээрэмнай:
— Зай, энэ иихэдээ юун боложо байна гээшэб? – гэжэрхибэ.
Бидэ шала дээрэ тэбэрилдэшэнхэй хэбтэһэнээ гэнтэ һуга харайлдан бодошобобди. Хажуудамнай Сэмжэд Цыреновна байжа байба. Бидэ өөһэд хоорондоо хёлогод гэлдэжэ, һүүлшынгээ хоро гаргаад, уруугаа хаража, хурга гараа шэмхэлэлдэбэбди. Минии тугаархи ялагар сагаан самса тракторай тоһо шэрэдэг Базаржабай самсаһаашье дутахаар бэшэ болошонхой. Һургуулиһаа үлдүүлхэм гэжэ бодоходоо, зосоом заригад гэшэбэ. “ Гэртээ ошоод, юун гэжэ хэлэхэ гээшэбиб?” Яахаашье һургуули ерээ гээшэбиб, минии ябабални хэншье намайе харааха, һургуулиһаа гаргаха гэхэгүй байгаа”. Ямаршьеб нэгэ нюдаргын тухай түглэгэр хара юумэн хоолойдом ерэжэ тулашоод, саашаашье, наашаашье болоногүй.
— Юундэ хэрэлдээбта, үхибүүд? Бальжинима, хэлэл даа? Юундэ хэрэлдээбта?
Амаал ангаймсаарни мүнөөхи хоолоймни таглаари мулта һүрэжэ, нюдэнһөөмни эзэ эхигүй нёлбоһон адхаршаха янзатай байба. Багша хүндэ заатагүй харюусаха ёһотой гэжэ ойлгобошье, амаа заалахаа зүрхэлбэгүйб. Абяагүй байнабди.
— Энэ Далайшхатнай өөрөө тэрэ басага элдэбээр наадалаа бэшэ гү, — гэжэ гэнтэ
Ирэншүүнэй хаанаһаашьеб гонгинобо.
— Һэ, Бальжиниматнай өөрөө намайе эгээн түрүүн шаагаа ха юм, энэ хамарни… – гээд
Далайшха гэнтэ уйлашаба.
— Ямар басаган? – гэжэ Сэмжэд Цыреновна класс соогуур хараашалба.
Мүнөөхи басагамнай углууда уйланхай нюдөөрөө Сэмжэд Цыреновна уруу ехээр харашоод һууба. Хажуудань ошожо, Сэмжэд Цыреновна тэрээндэ юушьеб хэлэбэ. Тэрэнь харюусаад, урдаһаань хаража, баяртайгаар энеэбхилбэ. Тиигээд һургагша үхибүүдые хоёр хоёроорнай партануудта хубаарилан һуулгажа эхилбэ.
— Ши эндэ һуухаш.
— Бадма-Доржи, ерэл даа, эндэ һуу.
— Байза, шимни хэн бэлэйш? Цырендулма гү? Эндэ һуулса даа.
Харин эгээл һүүлдэ намайе хүтэлжэ абаашаад, тэрэ углууда, мүнөөхи ород басаганаарни һуулгажархиба. Тархиием эльбээд, һүүлээрнь столойнгоо саана ошожо, бултыемнай баһа дахин нэгэ нэгээр шэртэбэ. Тиигээд:
— Зай, үхибүүд, энэ үдэрһөө хойшо таанад миин лэ юрын үхибүүд бэшэ, харин
һургуулиин шабинар болобо гээшэт. Тиихэдээ һургуулиин шабинар гээшэ хэрэлдэдэг, наншалдадаггүй, бэе бэеэ гасаалдадаг, нэрлэлсэдэггүй юм. – гэбэ.
Һургуулиһаа гаргахагүйнь гэжэ һанахадаа, зосоомни гэнтэ тэсэшэгүй баяр түрэжэ, эжэлжэ ядаһандаа, хажуудахи тэрэ басагаяа аалихан тохоногоороо түлхижэ, миһэрбэб. Тэрэмни намайе баһал һэмээхэнээр тохоногоороо дайража, мүн лэ баяртайгаар урдаһаамни миһэрбэ.
Тэрэ үдэр энэ басагамни Валя гэжэ нэрэтэй гэжэ мэдэхэ болоо һэм.
5
Тэрэ гэһэнһээ хойшо Валя бидэ хоёр хододоо сугтаа һуудаг болобобди. Ябан ябан бинь ородоор, харин тэрэмни буряадаар хэлэжэ һураба.Сугтаа тоогоо бододог, географи, историёо уншадаг бэлэйбди. Сугтаа һургуулиингаа хүхюутэй зугаатай нааданда шэнэ жэлнүүдэй ошо бадарма ёлконуудта ошодог һэмди. Харин һургуулиһаа сүлөөтэй сагтаа уншаһан һонин номууд тухайгаа, ехэ болоходоо хэн болохо тухайгаа хөөрэлдэхэбди. Бинь Чкалов тухай, Водопьянов, челюскинцүүд тухай хөөрэдэг, тиигээд хамтаржа Жюль Вернын “Капитан Грантын үхибүүдые”, Фенимор Куперые, Стивенсоной “ Баялигуудай ольторогые” уншадаг һэмди. Лётчик болохо, холын оронуудай зэрлиг зоноор танилсаха, шэнэ газарнуудые нээхэ хүсэлтэй байхаб. Харин Валимни врач болохоб гэхэ. Һүүлээрнь өөрынгөө ажабайдал, гэртэхин тухайгаа хөөрэхэ.
Бүри хубисхалай болохоһоо урда тээ, тэрэ Валитанай гэр шадархи газарта бүхэли ород тосхон оршодог байгаа. Тэрэ тосхоной ехэнхинь хажуудахи буряадуудаараа наймаа хэдэг купецүүд, баяшуул, бэрхэшүүл байгаа гэхэ. Тиигэжэ тэдэнэй олониинь совет засагай болоходо сүлэлгэ, заралгада ошоһон, нүгөөдүүлынь иишэ тиишээ зайжа, нүүжэ үгы болоод, тэндэ тэрэ гэрхэн гансаараа үлэһэн байгаа. Валиин эсэгэ үндэр томо, папагар шара улаан һахалтай хүн колхоздошье ороогүй, тэндээ элдэб үнгын тэргэ, шарга боошхошье һаань дархалжа, иишэ тиишэнь наймаалаад байдаг гэжэ би мэдэхэ болобоб.
— Яндан даа тэндэш, — гэжэ Валя ходол дураа гутаха. – Нэгэ наадаха, хүхихэшье
үхибүүд гэжэ үгы. Эжымни баабайем ходо гуйдаг. “ Колхоздо ороёл даа, юу хэжэ эндэ тобойлдожо һууха гээшэбибди, хүн зонойшье харахада эшхэбтэр. Үхибүүднайш һургуулида ороо ха юм, хэды болотор ябагалха зонбибди”, -гэдэг юм. Теэд баабай яахаа үгэ дуулахаб даа: “ Энэ болотор колхозгүй туража үхөөгүй ябаа агшаб, иигээд энээнһээ сааша туража үхэхыем бурхан мэдүүжэн. Һэ!.. – гэхэ.
Валя Петя гэжэ дүү хүбүүнээрээ сугтаа хабар, намартаа һургуулидаа ябагаар ябадаг һэн. Харин үбэлэй хүйтэнэй болоходо, манай тосхондо, танил айлдаа байрладаг бэлэй. Зүгөөр Валя гэртээ ошохо ехэшье дуратай бэшэ, шадаал һаа, тосхондоо үлэхэ гэжэ оролдодог. Теэд энэньшье зүб даа: манай эндэ һураггүй хүхюутэй, зугаатай.
Һарын сагаан, дунгигар гэрэлтэй үбэлэй үдэшэ зүүн горхон дээрээ конькигаар, клубай хажуугаар тэбэг сохижо, үгышье һаа, юрэл миин носолдожо, гүйлдэжэ, хашхаралдажа наадахабди. Орой һүни болотор үхибүүдэй шаг шууяан, нохой шубуунай хөөрдэм шанга хусаантай худхалдан, тосхон соогуур замхахагүй. Энэ носолдоон, шууяан, наадан соогуураа бидэнэй хэмнайшье үни хада тэрэ нэгэдэхи классай гэнэн хонгор унагад бэшэ, харин хүсэд бэеэ хүсөөшьегүй һаа, гурагар нарииханууд, зэрлиг шуумар даагад мэтэ боложо ябаһанаа ойлгоогүй байшообди.
Нэгэ иимэ үдэшые һананаб.
Үбэл, һара сагаан. Һалхигүй тунгалагта айлай үрхын утаанууд ута сагаан баханануудаар жабартай сэгээн огторгой тулан хаанашьеб, тэрэ хүртэшэгүй үндэртэ, хайлан ошоно. Ирэншүүнэйтэнэй газаа шүүр шэдэжэ нааданабди. Хөөтэй хара сусалын үзүүр гэрэй оройгоор алад гаратар шэдэжэ, тэрэнээ бэдэрэн, саһа шэншэлжэ, гэрэй араар тарашабабди. Тээ хажуудамни Валя ябана. Тэрэ ондоо можын. Би һэргылэн ябанаб. Тэрэ уруугаа харашанхай, намайешье обёорногүй. Гэнтэ тонгогод гэжэ, газарһаа юушьеб абаад, абяагүйхэн гэр тээшээ даб гэбэ. Би гансата хүсэжэ, шүүрынь буляан абаха гэжэ носолдошобоб. Тэмтэрнэб. Олдоногүй. Тэрэ тэршэлнэ. Алдажархин алдахадаа, сээжэһээнь барижа хам тэбэрибэб. Теэд Валя гэнтэ сухалдан, намайе аймшагтай хүсэтэйгөөр сээжэ уруумни ёборон түлхижэрхибэ. Би газарта, саһан дээрэ һуушабаб. Валя тээшэ гайхангяар харабаб. Тэрэ урдамни хүдэлэнгүй, намайе гэтэшоод байна. Би гэнтэ урдамни үнөөхи Валя бэшэ, харин ондоо үндэр аад, нариихан, арбан табатай танигдаагүй басаганай байжа байхые харажархибаб. Юундэшьеб намда аягүй болошобо. Тэрэ үдэшэ бидэ хоёр бэе бэетэеэ бэшэ шиидшье гэжэ үгэ хэлсээгүйбди. Тэрээнһээ хойшо би Валитай гансааран үлэхөө, сугтаа ябахаа айдаг болобоб. Теэд хайшан гээд, ямар аргаар хоюулан үлэхэмнайб гэһэн бодол бүхы һанааем эзэлнэ…
… Тиигээд тэрэ һүүлшын хабарай нэгэ дулаахан намдуу үдэшэ…
Долоодохиие дүүргэхэеэ шалгалта барижа байгаабди. Үглөө үглөөгүүр экзаментай аад, Валя мүнөө эндэ үлэһэн байгаа. Һургуулиингаа шүргын урда набтархан һандали дээрэ зэргэлээд һуунабди. Бүрэгэр нариихан һара баруун толгойн оройдо гансаардангяар һажана. Үйлсэдэ хэншье үгы. Хоюуламди. Үгэ хэлэхэ гэхэдээ, хэмнайшье халажа ядана хэбэртэй. Теэд мииншье иигэжэ һууха гээшэ ёһотой жаргал бэшэ аал? Валя хүдэлнэгүй. Тэрэ юуншьеб тухай бодоно. Нам уруу харанашьегүй. Би һэмээхэн хулгай нюдөөрөө тэрэниие гэтэнэб. Нюдэниинь аняатай. Хэндэшьеб, али өөрынгөө һанал бодолнуудта юм гү – энеэбхилнэ. Харин хажуудам, мүрэдэмни няалданхай тэрэ нимгэхэн плати дорохи урихан халуухан бэень ольһо үгэжэ, намайе дулаасуулна. Ямар гоёб! Ямар жэгтэйб!
Би баһа аалихан нюдэеэ анижа, ямаршье шалтагаангүйгөөр дайда уруу энеэбхилбэб. Юундэшье энеэбхилһэнээ мэдэнэгүйб. Зүгөөр энебхилхэ дурамни тэсэшэгүйгөөр хүрэнэ. Юуншье тухай бодохоёо хүсэнэб.
Гэнтэ… Гэнтэ хэншьеб уралыем халуун согоор хайражархиба. Би мэдээ алдан, гэнтэ һэрижэ, һуга харайн бодохо гэхэдэм, хажуудамни хэншье үгы байба. Би гансааранби. Ябаха гэхэдээ, тархим эрьежэ, ханада нэнгэбэб. Нариихан һара намда эмнижэрхёод, дохигод гэжэ, баруун толгойнгоо саагуур хоргодошобо.
Би аалихан гэртээ ошобоб.
Энэ наһан соогоо түрүүшынхиеэ унтангүй хонобоб. Харин тэрэ һүни минии түрүүшымни эгээн гэрэлтэй эгээн нангин һүни байгаа…
Долоодохиие дүүргэмсээрни, гэртэхимни ондоо нютаг зөөгөө һэн.
Ута харгын тооһондо Валиин шарай бүры бүрыһөөр, һүүлэй һүүлдэ харагдахаяа болин далдалагдашаба.
… Шэнэ газарта би шэнэ нүхэдтэй болобоб.
6
Тэрэ гэһэнһээ хойшо олон жэлнүүд үнгэрөө.
Би лётчигшье болоогүйб, халуун оронуудай зэрлиг зонооршье тэмсээгүйб, хүндэ үшөө мэдэгдээгүй шэнэ ольторогуудыешье нээгээгүйб. Би энэ жэл институт дүүргээб. Би агрономби. Харин мүнөө анха түрэһэн нютагаа ажаллаха гэжэ ошожо ябанаб.
… Хойноо шэнгэхэн тооһо һуунагтуулан нэгэ жэгдээр дүнгинэжэ, машинамнай таряалангай дундуур годирно. Сэлгеэхэн һэбшээн урдаһаам һэбижэ, аятай зохидоор намайе һэрюусүүлэн эльбэнэ. Хаанашьеб, Үдын голой эрьеэрхи шугы, һөөгүүд тээһээ хүхын донгодоон соностоно.
Бүхэли үбэлдөө городой шиигтэй шулуун гэрнүүдэй дүрбэн хана, уйтанууд үйлсэнүүдэй баряанда байһан һанал бодолни мүнөө энэ үргэн дэлгэр тала дайдаар ниидэн ошоно. Досоо тэнюун, уужам, гэрэлтэй. Шанга шангаар энэ машинын хүнхинэхэ абяа, хүхын донгодоо булин, энэ хизааргүй талын дундуур дуугаа дуулаха дурам хүрэнэ. Теэд би дууланагүйб, би машинын хүнхинэхые, хүхын донгодохые һонирхон таашаан шагнанаб. Би машинынгаа кузов дээрэ бодошонхой, урдуурнай, талын дундуур зурын ошоһон харгы алдангүйгөөр адуулнаб. Хамаг юумэн эндэ бага наһанһаа хойшо яаһан танил, дүтэ, һоним даа.
Тээ тэрэ харгын хажуудахи ганса нарһан. Нэгэшье хубилаагүй, үнөөхил багжагар, хүдэр талын дунда бодолгодо абтаад, амархаа зогсоһон баатар шэнги зандаа.
Харин харгы саашаа годиржо, тээ тэрэ добууханиие тойроод, шугын үбэрөөр саашалха. Тиигээд тэрэ ганса гэрэй хажуугаар… Ганса гэрэй… ганса гэр.
Гэнтэ зосоомни сахилгаан мэтээр ялалзан, тэрэ энэ наһанаймни хонгор зүлгы үглөө, тэрэ эртын хабарай шэнгэхэн уняарта үдэрнүүд, ганса гэр, гахай багша, Валя, Ирэншүүнэй, Далайшха, һургуули – бүгэдэ һубарилдан, бэе бэеэ түлхин, үрдилдэн байжа, мүндэлшэбэ. Би тэсэжэ ядангяар харгы уруу шэртэнэб.
… Тэрэ гэртэ хүрэжэ ошоходомной, мүнөөхил зандаа, тэрэ харгын урда тээхи элһэн соо шаб шараханууд толгойтой, ехэнүүд сэнхир хүхэ нюдэтэй хоёр үхибүүд мори унаһан туулган сэрэгүүдээр наадажа һуухын тухай юундэшьеб досоом орожо байба. Хажуудань ошоходом, улаан һабхагтай, шодогорхон гэзэгэтэй басаган урдаһаам туулган сэрэгшэеэ һарбайжа, уриханаар миһэлзэн: “ Наадаял” , — гэхэ мэтээр һагандаба.
Теэд, би ойлгоноб, тиимэ юумэ байхагүй гэжэ мэдэнэшьеб. Зүгөөр хэдышье тиигээ һаа, зосоомни тэдэ хоёр үхибүүдэй заатагүй наадажа һуухые хараха шэнгеэр этигэгдэнэ. Али магад хараһайб гэжэ ехээр һанаһан дээрэһээм тиигэжэ болоо, мэдэнэгүйб. Харин би харахаб гэжэ лаб этигэнэб. Би ганса гэрэй харагдахые тэсэжэ ядан хүлеэнэб…
Машинамнай тэрэ добууханиие тойрожо, шугын үбэрөөр годирон һунан ошоно. Теэд юундэ харагданагүйб? Алим, али задалжархёо гээшэ гү? Үгы даа, үгы… Тэрэ байна! Гэнтэ бургааһанай саанаһаа тэрэ ганса гэр харагдашаба! Ганса гэр байна. Зосоомни гансата ёг гэжэ, зүрхэмни шанга шангаар лугшаба.
Дүтэлжэл ябанабди.
Теэд урдамни тэрэ хуушаншье һаа, сэлмэг һонорхон сэнхир хүхэ сонхотой урданай гэр үгы байба. Орондонь ондоо, һандаршанхай, һарабшань үмхиржэ доошоо һуушанхай гэр байба. Томо хабтагайгаар үүдыень хүндэлэн барижа хадажархинхай. Сонхынь орондо тэбхэр харанууд нүхэнүүд, тооһон. Тэрэ гэр харахашьегүй һаа, ехээр нюдөө нээжэрхёод, хүдэлэнгүй, шагнаархан, һохор хүндэл, зогсоноб. Машинымнай хажуугаарнь гарахадань, абяаниинь тэрэ ганса гэрэй хүнды хооһон сээжэдэ бүдэхеэр, жэгтэйгээр сууряатаба. Тэрэ намда бүдэхир хоолойгоор хахасалгын мэндые хэлэһэн мэтэ һанагдаба.
Минии зосоо гансата уйтай болошобо. Намайе хэнэйшьеб хардан мэхэлжэрхиһэн шэнги байба. Валя мүнөө хаанаб?
Машинамнай дахин талада гаража гүйлгэбэ.
Харин урдамни зунай хурса наран доро шифер, тёсо, дараанса оройнуудтай үндэр шэнэнүүд байшан гэрнүүдээр, улаан оройтой сагаан шулуун силосэйнгээ башнинуудаар, шэнэ зооһон зайн галайнгаа столбнуудаар ялбан, түрэһэн үдэһэн тосхомни талын дундаһаа халбайн, сээжэеэ дэлин гаража ерэбэ.
Ким Цыденов. Һарата һүнинүүд, Улаан-Үдэ: 1961.,
Ким Цыденов. Һарата һүни, Улаан-Үдэ: 1976.
[1] Так говорят буряты в тот день, когда должна начать оттаивать земля.
ОДИНОКИЙ ДОМИК
1
Не многое помнится мне из детских лет так ярко, как эпизод, о котором хочется поведать. Это было давно, очень давно, а кажется, что случилось только вчера.
Словно взъерошенные мокрые воробьи, раскинулись по долине маленькие чёрные домики нашего улуса. Их окружили невысокие изгороди, доверху заросшие крапивой и бурьяном. По единственной деревенской улице тянулась дорога, сползавшая к обветшалому мостику через маленькую речушку. Она зеленела от водорослей, течение в ней медленное, почти неприметное. Перейдя по шаткому прогнившему настилу, дорога терялась где-то в широкой степи. И там, куда блуждая уходила она, в зарослях тальника, растущего на берегах Уды, стоял небольшой, словно игрушечный, одинокий домик…
…Ранняя весна. Солнечные лучи пригревают землю, и она, освобождённая от зимних оков, покрыта прозрачной синеватой дымкой.
Весна… Всё просыпается, оживает. Даже старая бабушка, всю зиму просидевшая дома, вышла на крыльцо и греется на солнышке. Закрыв глаза, она тихонько покачивается взад-вперёд, и кажется, будто спит старушка. Её узловатые пальцы, без устали перебирающие чётки, и те сейчас неподвижно покоятся на коленях.
Вдруг она отчего-то вздрагивает, веки её чуть приподнимаются, открывая усталый, потухший взгляд, пальцы начинают быстро-быстро перебирать чётки, и она едва слышно говорит:
— Нынче, кажется, Гахай-багша должен развести огонь[1].
Я с любопытством оглядываюсь вокруг.
— Гахай-багша?- спрашиваю я. – Где разведёт огонь?
Но бабушка, кажется, не слышит моего вопроса. Я всматриваюсь вдаль. Над тем игрушечным домиком, что словно тень, едва проглядывает сквозь весеннее марево, чуть заметно курится дымок. « Наверное, там живёт Гахай-багша»,- догадываюсь я и уже раскрываю рот чтобы спросить об этом бабушку, но она опять неподвижно сидит с закрытыми глазами. Я осторожно прикасаюсь к её руке, она будто не чувствует.
А как хочется узнать! Почему Гахай-багша? Гахай – ведь это те тощие деревенские свиньи, что целыми днями валяются в вонючих уличных лужах. А багша… Хоть я и не учусь ещё в школе, но хорошо знаю, что значит багша… Кто же не знает учительницу Сэмжэд Цыреновну? Она живёт недалеко от нас, почти рядом. Такая высокая, носит цветастые платья. Когда заходишь к ней в дом, всегда погладит по волосам и спросит:
— Ну, как, Бальжинима, хочется в школу?
А потом обязательно даст конфету.
Хорошая учительница, очень хорошая!
Как же можно говорить Гахай-багша?
Эти два такие разные понятия никак не укладывались в один образ. Но раз бабушка сказала, значит есть такой Гахай-багша. Какой же он? Или, может, похож на дедушку нашего Ирэншунэя? Он часто зазывает нас к себе в дом и начинает рассказывать всякие были и небылицы. Или, пряча добрую улыбку в усы, всячески подтрунивает над нами. Но всё же он хороший, этот дед. А Гахай-багша?
Хоть одним глазком взглянуть бы на него, на этого загадочного Гахай-багшу! Подойти бы к этому маленькому, игрушечному домику, — может он и в самом деле живёт там?
Всё тянется к этому одинокому домику. И провода выстроившихся вдоль дороги телеграфных столбов, золочёной тесьмой пламенея в закатных лучах, бегут туда, к нему. И когда ранним летним утром, только что расставшись с тёплой постелью, ты выбегаешь босиком на крыльцо и подставляешь лицо нежным лучам ещё не раскалившегося солнца, первый взор твой устремляется туда, к той заветной рощице, в зелени которой утопает он, этот одинокий загадочный домик. И мерное потрескивание далёкого трактора, и кукование кукушки — всё доносится с той стороны, где расположился этот заманчивый домик. Словно в нём рождаются все эти звуки, словно он посылает их мне.
Этот домик кажется мне каким-то необыкновенным, сказочным, фантастическим. И неудивительно желание попасть туда, заглянуть внутрь, и вместе с тем необъяснимый страх удерживает меня.
2
Утро.
— Бальжинима, пойдём, поудим.
Это говорит Ирэншунэй. Он робко переступил порог и прислонился головой к дверному косяку. На нём , когда-то зелёная, а теперь выгоревшая на солнце до какого-то неопределённого цвета, майка, одна лямка которой свисает с плеча. Брюки его подвёрнуты почти до колен, открывая тёмно-коричневые загорелые, покрытые несмываемой грязью, ноги. Он нетерпеливо трёт их одну о другую.
— Ну, пойдём, а? – уже жалобно просит он. Но у меня нет желания идти и, махнув рукой, совсем так, как делает это его дед, я отвечаю:
— Какой толк от этой плотвы? Есть ведь её всё равно не станешь.
Но я знаю – не так-то легко отделаться от Ирэншунэя. И, действительно, он опускается на порог и, скрестив ноги, таинственно шепчет, будто боясь, что нас могут подслушать:
— А, знаешь, вчера я под мостиком во-он такого… — он правой рукой ударяет выше локтя левой, но, видимо, решив, что перехватил мерку, тут же поправляется: — Вон такого, — и обеими руками отмеряет сантиметров двадцать.
— Врёшь, — обрываю я. Он и не пытается возражать и, лишь горестно вздохнув, снова просит:
— Пошли бы, а?..
Мне хотелось ещё немного покуражиться, но, посмотрев на Ирэншунэя и увидев его молящий взгляд, я приблизился к нему и так же таинственно сообщил:
— В Уде, знаешь, какие, говорят, ленки?
— Какие?
— А вот такие! – Теперь моя очередь удивить его размерами. И я отмеряю не меньше полуметра.
Ирэншунэй с недоверием смотрит на меня.
— Ей- богу?
— Ей- богу… Вчера Дугаркин брат поймал, сам видел.
Ирэншунэй всё ещё сомневается.
— Скажи: повешусь на горбатой берёзе.
— Повешусь на горбатой берёзе.
Печальные глаза Ирэншунэя сразу вспыхивают жадным огоньком.
— Вот бы куда,- мечтательно говорит он.
Ещё ниже наклонясь к нему, я по- прежнему таинственно шепчу:
— Слушай, Ирэншунэй, у Далайшки есть удочки. Пойдём на Уду?
— Пойдём, — он даже подпрыгнул от радости, но тут же, что-то вспомнив, приуныл. — Мама не пустит. Только сейчас наказывала, чтоб далеко не уходил.
— А как она узнает? Мы же тайком уйдём, а если потом спросит, скажешь, на речке был.
— Но… я ведь вчера с Далайшкой подрался.
— Ничего, помирю.
— Не знаю, это ведь далеко очень, — нерешительно тянет он. Но когда я опять начинаю расписывать удинских ленков, Ирэншунэй уже не может отказаться от соблазна.
Далайшка живёт на самом краю деревни. Среди ребят он самый сильный, и в беге, и в прыжках всегда выходит победителем. Но мама почему-то всегда ругается, когда видит меня с ним:
— Что, хороших ребят тебе мало? Попробуй ещё раз шляться с Далайшкой, я тебе покажу! С Ирэншунэем – другое дело, с ним можешь дружить. А с Далайшкой нечего.
Впрочем, не только мама. Все взрослые постоянно ругают его, мол, невоспитанный он, драчун, забияка. Но разве они, взрослые, могут понять, что самое интересное – играть с Далайшкой?
Когда мы пришли к нему, он мастерил самолёт. Заваленный стружками, Далайшка даже головы не поднял, будто нас вовсе не видел. И тут на беду у почти готового самолёта отвалился хвост. Конечно, не сам отвалился, а оттого, что Далайшка, как заправский столяр, сплеча размахнулся топором, но угодил не по тому месту, куда метил, а в хвост самолёта.
Далайшка сверкнул в нашу сторону злым взглядом, будто мы были виноваты в неудаче, и забежал в дом. Минуты две спустя он выскочил с ржавым гвоздём в руке.
— Далайшка, — сказал я как можно ласковей, — Ирэншунэй пришёл мириться.
Далайшка не издал в ответ ни звука. Он взял хвост и начал вколачивать в него гвоздь, чтобы прикрепить к фюзеляжу. Но гвоздь, видимо, был слишком толст, а дерево не очень прочно, и оно раскололось надвое. Это окончательно разозлило Далайшку, он выругался, швырнул самолёт к изгороди и, взяв ножовку, снова принялся за работу.
— Далайшка, — вновь заговорил я, — а мы с Ирэншунэем идём на Уду ленков удить.
Далайшка оставил свои доски и со смешанным чувством недоверия и зависти посмотрел на нас.
— Вчера Дугарай-ахай там во-он каких ленков поймал, — сказал я, чтобы ещё больше подзадорить его.
— А когда идёте? — спросил Далайшка.
— Сейчас.
Немного помолчав, Далайшка сказал:
— А у меня удочки есть.
Этого нам только и нужно было.
— Пойдём вместе, — предложил я.
Но Далайшка вновь взялся за ножовку.
— Разве не видишь, что я занят? — с важным видом проговорил он.
— Пойдём, Далайшка, — тянет его Ирэншунэй и шмыгает носом. Однако, тот сдаётся не сразу. Он ещё минуту-другую пилит, не обращая внимания на наши уговоры, и лишь когда я делаю вид, будто хочу уйти, небрежно бросает работу, словно оказывает нам одолжение.
— Ладно уж, пошли!
Потом, сидя на крыльце, мы обсуждаем, как улизнуть, чтобы родители этого не заметили, где взять червей, из чего сделать леску.
Далайшка вдруг вскакивает.
— А ведь мы забыли помириться, — говорит он Ирэншунэю и подаёт ему чёрную, блестящую от загара руку, а я, по мальчишечьим законам, разрубаю их сжатые в крепком рукопожатии ладони.
И вот, вооружившись тремя длинными удилищами и захватив железные банки с червями, мы бодро зашагали к заветному маленькому домику.
3
Жара. Нещадно палит высоко поднявшееся солнце. Раскалённый песок обжигает ноги. Тёплый ветерок несёт из степи острый запах ая-ганги, смешанный с тонким ароматом полевых цветов и ещё какими-то неизвестными нам пряными запахами, от которых немного кружится голова.
Дорога, вытянувшись вдоль телеграфных столбов, извивается, петляет, будто убегая и прячась от нас. Но мы знаем, что это только так кажется, и храбро шагаем, то и дело подбадривая себя разговорами о том, как мы будем удить рыбу, каких ленков наловим и как обрадуются наши мамы, когда мы принесём этих чудесных ленков домой.
— И они даже ругать не станут, — говорит Ирэншунэй.
— Конечно, не станут, — серьёзным тоном знатока подтверждает Далайшка.
— Во-он, за тем домом, за кустами, есть глубоченный омут, там тьма рыбы, — говорит Далайшка, и хотя мы отлично знаем, что он никогда здесь не бывал и никакого омута не знает, не возражаем. Пусть говорит! Мне, например, рыба эта нужна больше для того, чтобы взглянуть, наконец, на таинственный домик. Конечно, неплохо и рыбу домой принести, но не это всё-таки главное. А Ирэншунэй, поминутно подтягивая сползавшие штаны, больше всего тревожится о том, как будем есть выловленную рыбу.
— Жарить, конечно, будем, — с чувством явного превосходства отвечает ему Далайшка и хлопает себя по карманам: мол, смотрите, даже спички прихватил.
К полудню кое-как добрели до загадочного домика. И тут я увидел самую обыкновенную избу, такую же старую, как все наши деревенские избы, с почерневшими бревенчатыми стенками, с поросшей травой на позеленевшей крыше. Только ставни, выкрашенные в голубой цвет, придавали дому какую-то светлую, лёгкую нарядность. Они делали его похожим на человека, только что тщательно умывшего лицо. По двору, переваливаясь с ноги на ногу, важно шествовали несколько жирных гусей.
А перед домом, у самой дороги, в песке играют двое детей — мальчик и девочка. У них белые, будто выгоревшие на солнце волосы. У девочки две смешные, похожие на рожки драчливых козлят, косички с красными бантиками на загнутых кверху концах.
Мы остановились подле них и с любопытством стали наблюдать за их игрой. Сколько у них всяких красивых игрушек! Грузовик с зелёным кузовом, вагоны, разные кубики… Но самое интересное – это оловянные всадники с саблями наголо и винтовками за спиной.
— Это русские ребятишки, — шепнул мне на ухо Далайшка.
Ребята оставили игру и с откровенным любопытством уставились на нас своими большими голубыми глазами. Девочка что-то сказала мальчику. Что – мы не поняли, русского языка ни я, ни мои товарищи не знали. Но мне почему-то показалось, что она заметила мои грязные ноги, и я поспешил поглубже зарыться ступнями в песок.
Потом девочка как ни в чём ни бывало протянула нам оловянного всадника, улыбнулась и снова что-то сказала на непонятном языке.
Ирэншунэй толкнул меня в бок.
— Возьми, раз дают, надо брать.
Но у меня на это не хватило смелости, и я, в свою очередь, толкнул Далайшку.
— Бери.
— Нет, она просто предлагает поиграть с ними, — по-своему растолковал жест девочки Далайшка и обратился к ним по-бурятски:
— Давайте вместе играть!
Но они по-прежнему удивлённо смотрят на нас, продолжая улыбаться. Мальчик неожиданно вскочил и, подбежав к лежащему чуть в стороне деревянному грузовичку, поднял его и, подражая гудению мотора, начал водить им по земле.
— Иди сюда, — сказал он и поманил пальцем. Это мы поняли. Первым подошёл к нему Далайшка и опустился подле машины на колени. Мальчик сунул ему в руку грузовичок, а сам, немного отодвинувшись, повернулся к нам.
— Идите тоже сюда, — и опять поманил нас пальцем.
Как хорошо было играть такими игрушками! Разве было у нас что-нибудь подобное? Мы так увлеклись игрой, что не заметили, как прошло время. Забыли мы и о том, что собирались удить ленков.
Внезапно игру прервал чей-то громкий резкий голос… Мы взглянули на крыльцо, откуда он донёсся, и увидели высокую русскую женщину в пёстром цветастом сарафане. Она сердито смотрела в нашу сторону и кричала нам что-то непонятное. Девочка, обиженно надув губы, тоже что-то непонятное ответила ей. Женщина сошла с крыльца и направилась в нашу сторону.
Мы перестали играть и, молча, со страхом, не понимая, в чём дело, смотрели на неё. Может быть, женщина эта кричала на своих ребят не за то, что играют с нами, может, ребята эти чем-то провинились?
Далайшка вдруг испуганно вскочил, схватил удочки и со всех ног бросился бежать, крикнув нам:
— Удирайте, она бить вас будет.
Мы с Ирэншунэем в безотчётном страхе пустились за Далайшкой. Я его скоро догнал, а Ирэншунэй, ревя и поминутно подтягивая свои сползавшие штаны, далеко отстал от нас.
Бежали мы долго, до боли в животе, и лишь когда немного пришли в себя и увидели, что за нами никто не гонится, остановились. Подождали Ирэншунэя и молча зашагали домой. День был испорчен. А сколько радостей мы ожидали от него!
Лишь когда переходили через мост, Далайшка первым нарушил молчание:
— Угадайте, что у меня есть.
Мы, конечно, не имели об этом никакого понятия.
— Спички, наверное, — вспомнил Ирэншунэй, как Далайшка хвастался, что не забыл захватить их, чтобы поджарить рыбу.
Далайшка только хмыкнул и спросил меня:
— А ты что скажешь?
Но что я могу сказать…
— Кремень, — наконец выпалил я. — Или нет, складешок.
— Эх вы, гадальщики, — смеётся Далайшка и вытаскивает из кармана…оловянного всадника, одного из тех, которыми мы только что играли у русских ребят. Мы с Ирэншунэем так и застыли с разинутыми ртами.
— Украл? – спросил я.
Далайшка сразу посуровел.
— Ну-ну… Ничего не украл. Просто с перепугу сунул в карман и …
— Так надо его вернуть!
— Ещё что придумаешь? – небрежно бросает Далайшка. – Раз попал в карман, значит, мой.
— Э-э, чужую игрушку утащил, — дразнит Далайшку Ирэншунэй.
— Кто? Я утащил? Я? – Далайшка сразу взъерошился и со сжатыми кулаками подступил к Ирэншунэю.
— Вор! Вор! – прячась за мою спину, кричит Ирэншунэй.
Я поддерживаю Ирэншунэя.
— Конечно, раз не хочешь возвратить, значит, украл.
— А, так вы вдвоём против меня? Вдвоём? А? – и он хватает меня за ворот рубашки.
— Не лезь! – кричу я и тоже хватаю его за рубашку. Но ударить первым не хочу, пусть он попробует, тогда уж я ему дам. Далайшка, видимо, думает, что нас, мол, двое, а двух ему не одолеть, и тоже лишь хорохорится.
— Ну, чего лезешь? – кричит он. – Получить хочешь? Вот я тебе сейчас…- но ударить не решается.
Мы вертелись так, попусту угрожая друг другу минуты две, мне это уже надоело и я бы с радостью уступил, но Далайшка меня не отпускал.
Вдруг откуда-то совсем незаметно для нас появилась бабушка Ирэншунэя. В руках у неё хворостинка.
— Эй, черти, чего вы тут делаете? Драку затеяли? А ну-ка по домам! – и она погрозила нам хворостинкой. Мы мигом разбежались в стороны. Потом начала ругать Ирэншунэя.
— Разве не говорила я тебе, чтобы не шлялся везде? А ты где был, ну-ка домой! – и, погоняя всхлипывающего внука, скрылась с ним в переулке.
А я, уже добежав до своего дома, обернулся в ту сторону, где жил Далайшка, и увидев его, во всё горло, чтобы он услышал, закричал:
— Вор! Воришка!
И оттуда из густого синего сумрака, как слабое эхо, долетело:
— Погоди, попадёшься…
Выполнив так последний ритуал наших мальчишеских драк, я не без страха захожу домой. Наши все уже поужинали. Быстро поев, я, чтобы не досталось от матери, юркнул под одеяло. И тут мне снова вспомнился одинокий домик, те хорошие мальчик и девочка, с которыми мы сегодня играли. Что подумают они о нас, обнаружив пропажу? Им попадёт, наверное, от матери. А она у них такая сердитая. И какой всё-таки негодник этот Далайшка! Особенно жалко мне почему-то становится ту девочку с красными бантиками в косичках. А во сне я снова видел её, будто мы рвали на лугу цветы, много смеялись и очень хорошо понимали друг друга.
С тех пор меня ещё сильнее потянуло к тому одинокому домику, мне очень хотелось ещё хоть разок поиграть с теми мальчиком и девочкой. Но я с горечью понял, что снова пойти туда уже не могу.
4
В бесконечную цепочку сплетались дни. Прошло лето, незаметно подкралась осень.
Утром первого сентября, до боли вымыв лицо, руки и шею пахучим мылом, одетый в недавно купленные чёрные суконные штаны и белую рубашку, до того нарядный, что я, кажется, сам себя не узнал бы, вместе с соседской девочкой, шестиклассницей Цырен-Дулмой, я в первый раз в жизни пошёл в школу.
Школьный двор кишел ребятами, такими же, как я, нарядными, одетыми во всё новое, пёстрое, яркое. Все бегают, кричат, смеются, такой шум стоит, что голова идёт кругом.
Я никогда не считал себя робким, а тут, увидев такое множество ребят, вдруг оробел. Но Цырен-Дулма потащила прямо в помещение. Мы прошли по такому же шумному узкому коридору и очутились у двери одной из крайних комнат.
— Вот здесь твой класс, — сказала Цырен-Дулма и, втолкнув меня внутрь, сама куда-то убежала.
Я в страхе прислонился к косяку двери, боясь шевельнуться. Но любопытство постепенно одолело страх, и я осмотрелся. Увидев среди ребят Далайшку, Ирэншунэя, Донгита, Булата – всех моих деревенских сверстников, — я сразу осмелел и направился к ним.
— Бальжинима! – заметив меня, закричал Ирэншунэй. – Смотри, вон та самая…
— За косички её! – шепнул Донгит.
— Какая, та самая? – не понял я.
— Ну, та самая… Посмотри!
Я протиснулся к парте в углу и увидел какую-то плачущую девочку. Голова её была опущена на раскрытые ладони, так что разглядеть её лицо было нельзя. Но косички, эти две косички, похожие на рожки козлёнка – как было их не узнать, да ещё с такими же красными бантиками на концах! Так ведь это та русская девочка, с которой мы летом играли, с которой я во сне собирал цветы!
Но что они делают, эти мальчишки? Каждый старается побольнее потянуть её за косичку, ущипнуть, дёрнуть за новый белый фартук. И особенно отличался в этом Далайшка. С какой ненавистью посмотрел я на его широкое лицо с приплюснутым носом и узкими щёлками глаз. А он меня не видит и всё продолжает дёргать плачущую, беспомощную девочку, кривляясь и хохоча от удовольствия.
И тут я не вытерпел: изо всех сил влепил кулаком в этот маленький нос. От неожиданности Далайшка закачался, глаза его широко раскрылись и наполнились слезами. Очухавшись, он стукнул меня в подбородок. Это было началом. Мы вцепились друг в друга, повалились на пол и покатились, нанося один другому удары куда попало.
Не знаю, сколько длилась наша потасовка, но прервал её неожиданный строгий голос:
— Что это здесь происходит?
И хотя мы ещё не знали, кому принадлежал он, тут же вскочили и увидели, что перед нами стоит сама Сэмжэд Цыреновна. В последний раз наградив друг друга уничтожающими взглядами, мы виновато опустили головы. Во что превратилась моя белая рубашка? Если бы её увидел Базаржаб, что возит горючее к тракторам, и одежда которого лоснится от масла, и тот бы сказал, что моя рубашка не чище его фуфайки. Меня за это ведь могут прогнать из школы, разве таких грязнуль пускают в класс? От этой мысли стало так обидно, что я чуть не расплакался. Что скажу я дома? Уж лучше не ходил бы я вовсе в эту школу, а то пошёл и вот сейчас меня прогонят отсюда. Что-то твёрдое и большое, как целый кулак, застряло у меня в горле – не проходит ни туда, ни обратно.
— Почему вы подрались, ребята? А? Ну-ка, Бальжинима, расскажи.
Я чувствую, что стоит только мне раскрыть рот, как застрявший в горле комок тут же, точно пробка, вылетит, и из глаз безудержно польются слёзы. И хотя я знаю, что если учительница спрашивает, всегда надо отвечать, сейчас не могу вымолвить ни одного слова.
Молчит и Далайшка. И тут неожиданно заскулил Ирэншунэй:
— Он, Далайшка, девочку за косички дёргал.
— А этот Бальжинима меня первый ударил… В нос… — И Далайшка вдруг заревел.
— Какую девочку? – спросила Сэмжэд Цыреновна и осмотрелась.
А девочка сидела в том же углу и большими, печальными, заплаканными глазами смотрела на учительницу. Сэмжэд Цыреновна подошла к ней, что-то сказала, и та улыбнулась.
Потом учительница рассадила нас по партам.
— Ты здесь будешь сидеть, — сказала она девочке.
— Бадма-Доржо, подойди сюда… — и она указала, куда ему сесть. – А тебя как зовут?- спросила она другую девочку. — Цырен-Ханда? Садись вот сюда, вместе с Бадма-Доржо.
Уже всех рассадила учительница, когда подозвала меня и, взяв за руку, усадила рядом с той русской девочкой. Потом Сэмжэд Цыреновна вернулась к столу, окинула весь класс внимательным взглядом и сказала:
— Ну, вот, ребята, с этого дня вы не просто дети, а школьники. Помните, школьники никогда не должны ругаться между собой, не должны драться и обзывать дурными словами друг друга.
По её спокойному, ласковому лицу я понял, что меня из школы не прогонят, и так обрадовался, что от избытка чувств толкнул девочку локтем и улыбнулся ей. Она мне ответила тем же.
В этот день я узнал, что её зовут Валя.
5
Мы переходили из класса в класс, но с тех пор всегда сидели на одной парте. Я научился говорить по-русски, Валя – по-бурятски. Мы вместе решали задачи, учили историю и географию. Вместе с Валей ходили на весёлые школьные вечера, на искрящиеся огнями новогодние ёлки. В свободные часы рассказывали друг другу о прочитанных книгах, мечтали – кем будем. Я рассказывал ей о Чкалове, Водопьянове, о челюскинцах. А потом мы вместе читали « Дети капитана Гранта», Фенимора Купера, восхищались « Островом сокровищ» Стивенсона. Я мечтал стать лётчиком, открывать новые земли и, подобно Миклухе Маклаю, изучать быт диких племён. Валя хотела стать врачом.
Как-то она рассказала мне о своих родителях. Перед революцией на том месте, где стоял их одинокий домик, была целая деревня. Большинство жителей её торговало с соседними улусами. После установления Советской власти, когда кооперативная торговля выжила частную, жители этой деревни разъехались кто куда. И остался один домик Валиного отца, который с земли своих предков уходить не желал. «Здесь отец, дед и прадед жили, здесь жить буду и я», — говорил он. И в колхоз не пошёл. Был он плотник, столяр, бондарь – в общем, мастер на все руки. Кому телегу смастерит, кому сани, а кому бочонки, кадушки. Рыбачил, охотился, кой-какую скотину держал, огород разводил. Тем и жили.
— Тоска там у нас, — жаловалась часто Валя, — не с кем слово сказать. Мать часто говорила отцу: «Пошёл бы в колхоз, доколе отшельниками жить? Да и ребята доколь пешком в такую даль в школу таскаться будут?» А он своё: «Здесь я родился, отсюда никуда не пойду. Досель без колхозу с голоду не мёрли, так и дале жить будем».
И Валя с братишкой Петей всю осень и весну ходили в школу пешком. А зимой, когда ударяли сильные морозы, жили в нашей деревне у одной знакомой. И не очень тянулись домой: ведь здесь и клуб, и кино бывает, и с ребятами погулять можно. Не то что у них, где в округе на несколько километров ни живой души.
Зимними лунными вечерами мы бегали на коньках, ходили на лыжах, катались на салазках, играли в снежки. До поздней ночи по всей деревне слышались звонкие ребячьи голоса, смех вперемежку с задорным собачьим лаем. Так мы и не заметили, как из первоклашек-жеребят превратились в неукротимых стройных лончаков.
Помню один такой вечер. Была зима, высоко в небе стояла полная луна, посеребрившая заснеженную степь, горы, опущенные снегом, деревья. В тихом безветрии белыми султанами поднимался высоко в небо дым из труб. Мы играли возле дома Ирэншунэя. Была у нас такая игра – перебрасывали чёрную головёшку через избу и врассыпную бросались на её поиски. Выигрывал тот, кто первый отыщет головёшку и донесёт до условленного места.
Недалеко от меня бежит Валя. Она в другой команде. Кажется, девушка не видит меня, всё её внимание приковано к земле. Она наклонилась, что-то подняла и бросилась бежать. Я догнал её, стал дёргать головёшку, Валя чуть было не вырвалась, но я обхватил её и прижал к себе.
Вдруг Валя почему-то так зло и сильно оттолкнула меня, что я свалился в снег. Я удивлённо посмотрел на неё и тут впервые понял, что уже нет больше той маленькой Вали со смешными косичками, напоминающими рожки бодливого козлёнка. Передо мной стояла совсем другая, высокая, стройная девушка.
В тот вечер мы больше ни слова не сказали друг другу. А после я стал бояться оставаться с ней наедине, хотя и должен был себе сознаться, что всё время только и мечтал об этом.
А потом уже тот памятный последний вечер нашей весны…
Мы кончали седьмой класс. Валя в тот день не ушла домой – на другое утро был экзамен – и мы сидели с ней на скамейке возле школы. Бледный тонкий рожок молодого месяца одиноко повис над горой. На улице ни души. Говорить ни о чём не хочется, как будто жаль нарушить этот дремотный покой ночи. Но разве не счастье сидеть и так, молча, рядом с ней, предаваясь светлым мечтам, таким светлым, какие могут быть только в тринадцать-четырнадцать лет?
Валя сидит, не шелохнётся, точно изваяние, и я, то и дело, краешком глаза любуюсь ею. Её веки смежились, едва заметная улыбка играет на губах.
Она так близко, что я чувствую тепло её тела. Я боюсь дохнуть, чтобы не спугнуть её, не заставить отодвинуться. И тоже сижу, сощурив глаза, и улыбаюсь. Улыбаюсь без причины, просто так.
Неожиданно что-то быстрое, горячее обожгло мои губы. Я вскочил. Рядом никого. Вали будто не было. Или, может, её в самом деле не было здесь рядом? О нет, она была, это я точно знаю, она была. И это её горячие губы только что обожгли меня. Слегка кружилась голова, и я прислонился к забору. Тонкий месяц озорно подмигнул мне и скрылся за горой.
Это была первая ночь в моей жизни, которую я провёл без сна. Но это была не только первая бессонная ночь. Это была и первая и последняя самая светлая, самая памятная ночь.
После экзаменов мои родители переехали в другое село. За пылью дальней дороги всё больше тускнел образ Вали. А потом он растаял совсем. На новом месте у меня появились новые друзья.
6
Много лет прошло с тех пор. Я не стал ни лётчиком, ни открывателем новых земель. Окончил институт, получил диплом агронома. И направили меня на работу в ту деревню, где когда-то прошло моё детство.
… Оставляя за собой серый шлейф пыли, машина петляет по дороге, зажатой с обеих сторон колосящимися хлебами. Свежий ветер обвевает лицо, шею, колышит рассыпавшиеся волосы. Откуда-то со стороны рощиц и тальников на берегу Уды доносится кукование кукушки.
Мои глаза, истосковавшиеся в тесной неволе каменных стен по простору, безудержно разбегаются по широкому степному раздолью. На душе легко и радостно. Хочется петь, чтобы песню мою подхватил ветер и унёс далеко-далеко. Но я не пою. Я наслаждаюсь, вбирая в себя неповторимую прелесть степи, такой знакомой, такой родной и близкой.
Вон там, у самой дороги, одинокая сосна. Сколько лет прошло, а она всё так же задумчиво стоит, словно богатырь, погружённый в тяжкое раздумье.
Дорога убегает всё дальше. Скоро обогнёт она вон тот холм, свернёт к рощице, что на берегу Уды, пробежит мимо одинокого сказочного домика…
Будто озарённое яркой вспышкой молнии вдруг вспомнилось мне то далёкое голубое утро, Ирэншунэй, Далайшка, одинокий домик, Валя… Потом школа… Зимний вечер…
И, наконец, та первая бессонная ночь… Всё сразу теснилось, заслоняя одно другим. Мне кажется, что вот сейчас, подъехав к одинокому домику, я увижу двух русых детей, с большими голубыми глазами, играющих у самой дороги. И девочка со смешными косичками, похожими на рожки бодливого козлёнка, подойдёт ко мне, улыбнётся и ласково протянет руку: «Давай вместе играть».
Я отлично понимаю – этого не будет. И всё же… Всё же… Так хочется верить в это моё нелепое желание.
Машина обегает холм, проносится мимо рощицы. Но где же домик? Или, может, его уже нет? Я нетерпеливо вглядываюсь вперёд. Вот он! Такой же маленький, такой же одинокий, милый, сказочный домик!
Сердце на миг защемило, потом забилось быстро-быстро. Я пристально смотрю на бегущий навстречу мне домик. И вот он передо мной. Но разве таким он был когда-то? Где его голубые ставни, куда девался его весёлый, нарядный вид? Мимо пролетел полуразрушенный домишко, словно с укором взглянувший на меня чёрными пустотами оконных проёмов. В нём гулко отозвался шум нашей машины, и мне почудилось, что это он – маленький сказочный домик – своим неживым, деревянным голосом говорит мне своё последнее, прощальное слово…
Машина вновь вырвалась на широкую степную дорогу. Впереди под ярким летним солнцем засверкали крыши новых домов, белые силосные башни, янтарные столбы электропередачи. Это на широкой, распахнутой настежь, степной груди показалась моя родная деревня.
Перевёл с бурятского Вен. Штеренберг. ( Байкал № 2 – 1965),
Цыденов Ким Шогдопович. Весна возвратится. Рассказы. Перевод с бурятского Вен. Штеренберга. Улан-Удэ, 1967. (Автор, сельский учитель, пишет о современной деревне. Темы его рассказов – выбор жизненного пути молодыми людьми, романтика крестьянского труда, светлые воспоминания детства).