ДОНДОГОЙ ҺАЙНДЭР
Дондог ехэл тэсэжэ ядана. Байд гээд лэ шагнаархана. Теэд газаагуур хүнэй ябаха, саһанай шаршаганаха дуулданагүй. Ядахадаа хурга зузаанаар сэнтэшэһэн бишыхан онигор сонхынгоо мүльһэ халуун амин борхигор хурган хоёройнгоо хүсөөр арайхан гэжэ хайлуулжа, таба сагаанай тухай нүхэ хээд, газаашаа шагааба: томог соогуураа эжынь буруунуудта үбһэ үгэжэ ябана хэбэртэй. Хаа-яа «һаадь, һаадь» гэжэ, үлүү абааштайдаа үгэжэ үрдеэдүй үбһэн тээшэнь үлгэшэлдэһэн буруунуудые бардамаар зандарна. Теэд уданшьегүй тэрээхэн нүхэниинь дахин сэнтэжэ, баһал юуншье харагдахаяа болишоно.
Удангүй набтархан хара гэр соонь улам харанхы боложо, Дондогой зосоо баһа муудана; хажуугаар тэрэ бишыхан Хандань һэришоод, эжыгээ үгылжэ, орилхо гээшэнь. Ядахадаа Дондог үлгынь хажууда ошожо, хэды еды хүдэлгөөд үзэбэ. Теэд яашье шортоо, һаатанагүй. Эжынгээ шэрээ дээрэ гаража, лаб һандайлан һуугаад, хүхэлтыень амандань хэбэ. Хандань түрүүшэгээр нэгэ бага һамаарһан аад, дахин лэ бархиршаха тээшэ шэглэбэ. Дондог мэгдүүхэн хүдэлгэжэ оробо. Забһартань мэдэхэ мэдэхэ дуунуудаа шангаар дуулана. Мүн баһа нааданхайнуудыеньшье хонгиргоод үзэнэ. Харин Хандань Дондогой мэхэдэ оробогүй. Бишыхан нюурынь уршыжа, нюдэхэнүүдынь анилдашанхай, шад улаан болошотороо дүлижэ байгаад бархирна. Теэд һүүлэй һүүлдэ Дондогшье сухалдаха сухалтай, барагдаха тэсэбэритэй хүн ха юм. Һамаархагүй дүүдээ сухалдан, нэгэ дахин хэлэеэ гаргажа, уршагад гэжэрхёод, шэрээ дээрэһээ буужа, үшөөл бүлеэн зандаа байһан пеэшэнээ ошожо түшэбэ. «Гээгдэхэмнай, гээгдээл гээшэбди»! — гэжэ һанахадань, досоонь бүришье муудажа, Хандаяашье ойро зуура мартажархиба. «Яаһан орой болоно гээшэб, — гэжэ тэрэ эжы баабай хоёртоо дураа гутажа эхилнэ. — Мүнөө бидэ сохом лэ гээгдэһэн байхабди. Тугаар Сэрэнэй эжы ерэхэдээ, ехэ орой бү болооройгты гэжэ хэлэнэ һэмнэй».
Харин мүнөө харанхы болошонхой, теэд эжыньшье, баабайньшье мүнөө болотор үгы.
«Сохом лэ гээгдээ гээшэбди».
Тиигэжэ һанахадаа тэсэхэ аргань һалажа, гүйжэ ошоод, үүдээрээ шагааба. Баабайнь һаял ерэнхэй, хуһамаг соогоо үбһэеэ буулгажа байба. Эжынь хүнэгөө баряад, урдаһаань ерэжэ ябатараа, үүдээ нээгээд байхынь харажархёод:
— Хаа үүдээ, гэрээ хүргэхэшни! — гэжэ бадашаба.- Юундэ басаганшни бархирааб, һаатуулаагүй алтайш!?
— Һаатуулааб… Энэтнай орой һаатанагүй ха юм! — гэжэ тэрэ хушуугаа ута болгон гонгинобо.
Эжынь гэртээ орожо, дэнгээ аһааба. Һүүлээрнь мэгдэжэ байжа Хандаяа эдеэлүүлээд:
— Наашаа, басагаяа хүдэлгэ, би галаа түлихэм, тэрэ эсэгэшни зуурашанхай ерэхэ гээбы, — гэбэ. Тиигээд зартагай гаргажа һуухадаа: — Яаһан хүйтэн гээшэб, юрэдөө, тэ-ты сааш. Энэ гэрээ дулаалуулаагүйдэмнай бүтэхээ болохонь ха,- гэжэ байгаад, хэндэшье хандаагүй янзатай үгэлнэ. Дондог юуншье гэхэеэ ойлгобогүй. Теэд юумэ хэлэхэ балай дуранииньшье хүрэбэгүй.
Үүдэн нээгдэжэ, эсэгэнь оробо. Эсэгэтэйнь хамта газааһаа хүйтэн жабар сагаан манандал шала дээгүүрнь хүльбэрэн орожо, Дондогые хүйтэн амисхаалаараа хайраад абаба. Эсэгэнь халсархай ямаан дахаяа булан уруу хаяжархёод, бээрэшэһэн борхигор хургануудаа һая түлигдэһэн пеэшэндэ няаба. Теэд пеэшэниинь хүйтэн байба.
— Хүнэй даарашоод хээрэһээ ерэхэдэ, угайдхаһаа галаа түлеэд байхадань яадаг юм агшаб! -гэжэ Дондогой баабай ганирба.
— Теэд өөрөө харана бэшэ гүш, мүнөө һая газааһаа орожо ябахымни, — тиигээд, дэмышье шангархана гүб тэжэ, гэмээ сагааруулха һанаатай номгорон аалиханаар: — Тэрэ яндан буруунуудтаа үбһэ үгэһөөр ябатарни, үнөөхил һүни болошоно ха юм,- гэжэ нэмэбэ.
Эсэгэнь юумэ дуугарбагүй. Нээрээшье, эжынь мүнөөл һая, өөрһөөнь лэ тээ урдахана ороно ха юм.
«Һайндэрһөө гээгдэбэ ха юмбибди, ябаял түргэн», гэхэ гэһэн аад, эхэ эсэгэ хоёройнгоо сухалтайнууд янзатай байхада, Дондог зүрхэсэжэ халабагүй.
Дуушье ехэ гаралсанагүй. Эжынь гал дээрэ сай табяад, зүүн ханада, стол шэрээ хоёрой хоорондо байдаг томо модон ханзаяа абяагүйхэн уудална. Дондог бүтүүхэн дүтэлжэ, мүн лэ ханза тээшэ шагаалдаба: эжынь сохом лэ һайндэрэйнгээ хубсаһануудые гаргахань ёһотой. Арһа шүрбэһэнэй, мүн бэшэшье, юунэйб даа, бусад үнэрнүүдһээ тад ондоо, гансал ханза сооһоо гутадаг онсо үнэр хамарынь сорьёбо. Дондог энэ үнэртэ тон дуратай һэн. Энэ үнэр гансал ханза нээхэдэл гарадаг. Харин ханзань үдэр бүри нээгдэдэггүй, хаа-яал ямар нэгэн онсо үдэрнүүдтэ тайлдаад бэшэ тээнь бага жэбэрэнги, томо хара суургаар хаб-яб суургалаатай байдаг. Эжынь үнэхөөрөө һайндэрэйнгээ үмэдхэлнүүдые гаргаба. «Аһааш даа, одоол ябахамнай», — гэжэ бодоходоо, Дондогой альгаа ташаха дураниинь хүрэбэ. Тиигээд: «Минии юу гаргагша ааб?» — гэжэ Дондогой улам үлын ханза уруу шагаахадань, эжынь:
- Байза, хүл доогуур бү орёолдо, — гэжэ этэрбэ.
Дондог тэрэ ханза соо юунэйшье биие хүсэд мэдэдэггүй аад, ямаршье аргаар һаань, тэрээн уруу шагаахал гэжэ оролдодог һэн.
— Эжы,- гэжэ һүүлээрнь тэрэ эрхэлбэ.- Би һайндэртэ тэрэ баабайнгаа городһоо асарһан хара үмдэ үмдэхэб, зай гү?
— Шамшуу амитанай ямаршье юумээр ябаһые хэн тэндэ обёорхо һэм, -гэжэ эжынь тообогүй. — Яба саашаа, энэ һүниин жабар соо тэрэ халимдар үмдөөр зуурахаа һанаа гүш?
Дондогой урманиннь огтолон хухаршаба.
Хамаг үхибүүд – Бадма, Согто, Дэлэг — хуу гоёнхойнууд, хуу шэнэхэнүүд хубсаһаараа байха. Гансал би урдахи үбдэгтөө түхэреэн хара, нюдэд мэтэ, халааһатай ябахаб. Ямар бэ нэгэ аргаар энэ үмдыень хуу хахалжархиһан байхаа яагаабиб, — гэжэ тэрэ бодоно. — Тиигээ һаа, мүнөө заатагүй тэрэ шэнэ үмдөө үмдэхэ байгаа ха юмбиб».
Дондог мүнөө һайндэрһээшье гээгдэхэеэ байһанаа мартажархиба. Бүхы бодолынь тэрэ үмдэндөө эзэлэгдэнхэй. Теэд эжынь бэлээр зүбшөөхэ хэбэргүй. Байн зосоонь муу боло болоһоор, ямар нэгэн түглэгэр хара юумэн хоолойдонь зангиран тулашаба. Уйлаха дураниинь аргагүй хүрэнэ. Теэд уйлаха гэхэдэнь, юундэшьеб хоолойһоонь абяан гаража үгэбэгүй. Гансал монсогор монсогор дуһалханууд бүлсэгэр хөөрэхэн хасарнууд уруунь мэлмэрэн, забдагүйгөөр дуһалба. Удаань хүсэлжэ ерээд, бархиршаба.
Зүгөөр эжынь һэншье гэбэгүй. Мүнөөхил ханзаяа уудалһан зандаа. Дондогой мүнөө энэ түрүүшынхиеэ уйлажа байгаа бэшэ хада иимэрхүү юумэндэ даданги байгаа гээбы даа. Гансал баабайнь өөрынгөө хэзээдэ ходо һөөлдэнги ябадаг хоолойгоор:
— Зай, яабаш даа баһа гэнтэ иихэдээ, — гэжэ хашарангяаршье һаа, зөөлэхэнөөр асууба.
Һугшахынгаа забһараар Дондог арай гэжэ:
— Үмдөө… — гэбэ.
— Дэжэд, үмэдхүүлэл даа саашань энээндэ тэрэ үмдыень. Хүбэнтэйшье үмдэн дээгүүрнь үмэдхүүлээ һааш, ябаха юм бэшэ гү?
Дондог уйлахаа болижо, шагнаархаба: «Эжынь юун гэгшэ ааб?» Тиигээд дан гансата болишонхаар гэжэ ёһын тулада аалиханаар һугшарна.
Теэд эжынь юумэ дуугарбагүй. Дондогой дахин лэ шангаар уйлашахаа забдажа байтар, эжынь ханза сооһоо одоол тэрэ ялагарханууд шагтатай шэнэхэн хара сэмбэ үмдыень гаргажа шэрээ дээрэ табиба. «Баабаймни ямар һайн гээшэб», — гэжэ Дондог бодоно. Теэд мүнөө эжыньшье балай тиимэ муу бэшэ шэнгеэр һанаандань оробо.
Дондог хубсалаад байхадаа, тугаарай бархиржа байһан бишыхан нурсагар хүбүүн бэшэ, харин аяар хоёрдохидо һурадаг Бадмаһаашье дутахаар бэшэ, гансата ургашаһан мэтээр өөрөө өөртөө һанагдаба.
Бүри һайсахан орой болоһон хойно баабайнь, сагаан мориёо шаргада оруулжа, тэдэ булта Хажуу Булагай гүүртэ тээшэ дугшабад.
Дондогой гэртэхин Бэлшэр гэжэ газарта үнинһөө хойшо колхозой һубай мал хаража үбэлжэдэг байгаа. Хоёр тээхи хадануудһаань һолжорон бууһан ойн мододой уулзадха бэлшэртэхи набтархан добуунай халзан майлын дүхэриг соо Сэдэнжабтанай набтагархан хара гэр, хашаа хорёонь бишыханшье һаа, элихэн толбоор харлан, холоһоо харагдагша һэн. Дондогой бүхы энээхэн таба наһаниинь энэ гэр соо, энээхэн майлын ногоон дээрэ, саһан дээрэ үнгэрөө.
Дондог бүлхэгэр түхэреэн нюуртай. Эреэлтэрнь хайшаар абажархиһан үһэнэйнь ургаха еһотой газарһаа үлүү гарашахагүйн тулада магнайень тойруулжа һахагарханууд шара үһэн орхигдонхой. Мүн урда магнай дээрэхи һэмбэгэрхэн һамбайнь гүйхэ дэбхэрхэдэнь, юундэшьеб бабана тэхын үргэн дорохи һахалханиие һануулан, энеэдэтэйгээр һабхалзадаг.
Анхандаа, эсэгын ганса үри байхадаа, Дондог эрхэшье, ямбатайшье юм һэн, харин мүнөө энэ бишыхан Хандын түрэһөөр тэрэ ахай хүн боложо, хойшоо гарашоо. Тэрэниие мүнөө эжыньшье, баабайньшье эрхэлүүлхээ болижо, ехэ хүндэ хандаһан мэтээр хандадаг болошоо. Тэрэ мүнөө миин уйлажа гү, али наадажа үдэрөө үнгэргэдэггүй, мүн лэ ажалтай болонхой: эжы баабай хоёройнгоо малдаа гарахада, дүү басагаяа абадаг, һамааруулдаг болоо. Тээсгэн түрүүлэгшэ ерэхэдээ, Дондогой тархиие эльбэсэгээжэ байгаад, эсэгэдэнь:
— Сэдэнжаб, ёһоорхон лэ туһалагшатай боложо байнаш даа. Удахагүй энээхэн хүбүүнш шиниингээ үбһыеш шэрэжэрхидэг болоод байхал,- гэхэдэн ьэсэгэнь:
— Үгы, юу хэлээ гээшэбта, энэтнай мүнөөшье айхабтар туһа хэдэг бэд даа. Манайнгаа ажалдаа гарашахада, гэр соогоо энэмнайл аха заха үлэнэ гээшэл. Ямар энээнгүй һаа, Дэжэд бидэ хоёр хүлһөө бууха һаабзабди, — гээ һэн.
Дондог энэ хөөрэлдэхыень дуулажа байһан аад түрүүлэгшэ баабай хоёртоо магтуулһандаа ехэтэ омогорхоо бэлэй. Тэрээнһээ хойшо Дондог балай хии талаар уйлахаашье болишоо. Иимэ туһатай, иимэ бүдүүн хүн шахуу болоһон аад, эшхэбтэр ха юм. Тиигэбэшье эжынгээ Хандаяа эрхэлүүлхэ ямбалхадань, бүтүүхэн зосоогоо атаархан, дүү басагандаа дураниинь гутагша бэлэй. Энэшье теэд үшөө бараг, тэсэжэ боломоор. Харин тэрэнэй бархиршоо һаань — мүнөө одоо тэсээд үзэл даа. Яашье һаатуулхагүйш. Хэды дахин Дондог энэ Хандын түлөө зэмэлүүлээ гээшэб. Хэды дахин магнай уруунь няһалжархиха дураниинь хүрэгшэ һэм. Теэд яахабши даа, муу һайншье һаа, дүүшни ха юм. Баһал хайратай. Теэд Дондог гомдоношье бэшэ даа, үнгэрһэн юумэ үнгэрөө, харин мүнөө — һайндэр, хамаг юумэ хуу һайн: эжыньшье, баабайньшье — һайнууд. Дондогойшье зосоо һайн. Үнгэрхэдөө, бишыхан Хандашье бархирнагүй, бүхөөр унташанхай.
… Харанхы. Жабартай. Сагаан мориниинь хүндөөр уухилан дабшана. Хүлөө татаха бүхэндэнь, гэдэһэн соонь юушьеб хал-хол гэжэ абяа гараа. Шаргань хаа-яа харгын далангуудта иишэ тиишээ һэжэгдэн халтиржа, энэ һүниин шэмээгүйдэ нэгэ жэгдэ хашартай янзаар шааяна. Дондог шаргынгаа эгээн урдань нэхы хонин даха соо орёолтотой һууна. Хүдэлхэшье аргагүй. Зүгөөр дулаахан. Захынь бодхоожорхиһон дахын бишыха забһараар харгын баруун хажуугаар жэрын ханатаһан лүнхэн хара ойн бишыхан шэгшэг харагдана. «Энэ ойн оёорто мүнөө гансаараа ябаа һаа» — гэһэн бодол юундэшьеб тэрэнэй досоо оробо. Тиигэжэ һанахадаа айдаһаниинь хүрэжэ жэхын, эзэлүүдгүй нюдэеэ аниба.
Һанаандань Хажуу Булагай үхибүүд ороно. Бадма, Согто, Дэлэг… Хайшан гэжэ байжа, ямар гоёор мүнөө эдэ наадаха ааб?! Дондог тэдээндэ элдэб үнгын һонин юумэ хөөрэжэ гайхуулха, гэлылгэхэ байха. Теэд юу хөөрэлтэйб? Һанаадань балай таатай зохид юумэ бэлээр орожо үгэбэгүй. Юу хөөрэлтэйб, байза, байза. Тээсгэн хада Хорёошо Нянгар хоёрынь малдань ороһон нэгэ шонотой носолдоод, һүүлдэ баабайтайнь хамһажа байжа, арай гэжэ алаа һэн. Теэд Дондог алахыеньшье хараагүй, баабайнгаал хөөрэһэнһөө мэдэхэ болонхой. Миин харааб гэхэньшье эшхэбтэр, харин хамһалсажа алалсааб гээ һаань, үнэшэхэгүйл. Байза… Гэнтэ тархидань сахилгаан мэтэ гэрэлтэ бодол ялагас гэжэ орошобо. «Һанааб, һанааб, бүри үни хада, саһанай үшөө ороодүй бахада, зүүн тооромһоо Хорёошонь нэгэ ондатра баряа хамнай. Одоол һанаа. Дондогшье бэшэ ааб даа, харин нохойнь баряа, теэд өөрэгүй, һүүлдэнь, гэрэйнгээ газаа асарһан хойнонь Дондог лэ сохижо алаа ха юм. Өөрөөшье баряаб гэхэдээ болоно ааб даа. Барилсаашье шахуу гээшэ ха юм. Үшөө тиихэдэ баабайнь: «Харыш, ёһото ан бариба ха юмши», — гээ һэн. Тиигээд һүүлээрнь тархииень эльбэжэ, ехэ болоходош буу, үнэхөөр буу абажа үгэхэб гэһэмнэй. Ох, ямараар тэдэ гайхаха, атаархаха ааб! »
Дулаахан даха соогоо Дондогой мүн лэ дулаахан бодолнуудтаа дашууран арайл һажашоогүйхэн ябахадань, гэнтэ хаанашьеб нохойнууд хусалдаба. Харанхышье һаань, Дондог Хажуу Булаг хүрэжэ ерэһэнээ тухайлан ойлгобо.
Хажуу Булаг Бэлшэрһээ ехэшье холо бэшэ һэн. Эндэ һаамхай үнеэдэй гүүртын таба зургаан үрхэтэ айл һуудаг һэн. Эндэ алаабхишье, олон үхибүүдшье бии. Ехэ хүхюун газар, Бэлшэртэй жэшэхээршье бэшэ, центр шахуу. Гансаараа шахуу өөдөө болоһон Дондог эндэхи үхибүүдээр наадаха гээшые тон ехэ жаргал мэтэ һанадаг. Яажашье һаань, аргын лэ болоо һаа, эндэ ерэхэ гэжэ хүсэдэг һэн.
Захын гэрэй үүдэн нээгдэжэ, тэбхэр сагаан гэрэл гэр сооһоо мултаран, хэрэлсы, саһан дээгүүр хухаран унашаба. Газаашаа шагааһан ямаршьеб һамганай дүрсэ:
— Аа, Сэдэнжабтамнай ерээл! — гэжэ шангаар- «пяад» гэжэрхёод, үүдээ хаажархиба. Энэ Сэрэнэй эжы ха юм гэжэ Дондог тухайлба.
* * *
Гэр соо халуун, уйтан. Ханада үлгөөтэй лаампын гэрэл тамхинай үдхэн хүхэ утаан, боложо байһан эдеэнэй уурал соогуур һүлэмхеэр бүрынэ. Пеэшэнэй баруун талаар зэргэлүүлжэ табиһан ута стол. Дээрэнь хэдэн шэлтэй архи, эдеэ хоол. Һая болоһон мяха шүлэнһөө амтатайхан уурал һабана. Столой саагуур арбаад шахуу зон: зургаа долоон эхэнэрнүүд, дүрбэн эрэшүүл. Дондогой баабайтай баруун гараарнь зэргэлжэ һууһан барьягар томо, айдаһаа хүрэхөөр һахалтай Гэндэн баабай гэдэг юушьеб забда залигүй, гараараа зангажа байгаад, хажуугаараа һуугшадта хөөрэнэ. Байд гээд лэ тэдэ зон гэнтэ дарья табилдан шанга шангаар энеэлдэнэ. Тиихэдэнь Гэндэн баабай ехэл зохидшооһон янзатай, бултанай нюур нэгэ нэгээр аярхан харана. Бултанаар хамта энеэлдэнэгүй, зүгөөр өөрынгөө энеэдэ бүтүү хара һахал соогоо нюужархёод һууһан мэтэ һанагдана.
Зоной энеэдэн улам улам шанга эмхигүй болоно. Гэндэн баабайнгаа хөөрөөешье шагнахаа болижо, булта нэгэ зэргэ дуугаралсана. Хэнэй юуншье гэһэниинь ойлгогдоногүй, гансал нэгэ жэгдэ үдхэн дүнгинөөн гэр соогуур дүүрэнэ. Нэгэ хэды болоод, энэ дүүеэ гэнтэ хэнэйшьеб нариихан шарья хоолой хурса хутагаар зүһэжэрхиһэн мэтэ хаха зуран, хонгёо огсом дуунай аялга гансаардаашье һаа, бэшэ абяае бултыень даран, гансата дээшээ дэгдэшэнэ.
Үхибүүд тугаарһаа хойшо наадажа садаад, мүнөө өөһэд дундаа баһал хүхилдэн, углууда байһан үхэг, шэрээ, стулнууд дээгүүр табяатай мяха, шүлэ үрдилдэжэ байжа эдижэ байтараа, гэнтэ булта һэр мэр гэлдэн, ехэшүүлэй дуулахые шагнаархабад.
Тэрэ эхэнэрэй эхилээшэ дууе мүнөө булта дахан, гэр дорьбооно. Эрэшүүл хүндөөр, дороһоо абан, бүдэхир бүдүүгээр дуулана. Эхэнэрнүүдэй хоолой улам улам дээшээ хөөрэн, энэ һуугааша зоной тархи дээгүүр солбон хүнгэхэнөөр элин жэргэнэ.
Дондог һэмээхэн дүтэлжэ, столой хажуудахи шэрээ дээрэ гараад, тугаар һаяхана аажам намдуу, нэгэ үгэ хэлэжэрхёод, нүгөө үгынь хэлэтэрээ нэгэ гааһа шахуу тамхи һородог зоной мүнөө үхибүүдһээшье дороор шахуу шашалдахыень гайхан, һонирхон адуулна. Хажуудань дүтэшэг баабайнь архиин охинһоо һүлэмхи һула, бодигоосогүй болошоһон нюдөөрөө урдаа байһан аяга уруугаа гэтэшэнхэй хүдэлэнгүй һууна. Хаа-яа хүндөөр нюдөө аняад, һөөргэнь нээхэдэнь, нидхэгүй магнайнь өөдөө хөөрэжэ, уршалаанууд болон сугларна. Тиихэдэнь нюурынь хуушаржа ангашаһан, уршышаһан бүд мэтээр үзэгдэнэ.
Харин эжынь нюурһаа хүхюун жаргалай миһэрээн һаланагүй. Ямаршьеб, юрын, Дондогой һурашаһан, ехэнхидээ шэрүүн, үнгэрхэдөө сухалтай шахуу нюдэнһөө тон ондоо, уһатанги ялагар нюдөөр хүнүүдэй тар- хи дээгүүр тон холын, энэ гэр соо үзэгдөөгүй юушьеб шэртэһэн шэнги. Хоолойһоонь уянгата дэлгэр буряад дуунай аялганууд таһалгаряагүйгөөр гаража, ямаршьеб шэнгэхэн гуниг жаргал хоёр тэрэ аялга соонь ойлгогдошогүйгөөр худхалдан угалзатажа, энэ уйтан гэр соо бэшэ, харин захагүй үргэн намжаа тала дээгүүр, тэрэ нарата огторгойн сэгээн хүхэ үндэрөөр элиһэн шубуун мэтэ улам бүри дээшээ хөөрэн жэргэнэ. Дондог эжыгээ танинагүй шахуу. Энэ гоё хара хүүртиг дээгүүр сагаан самсын заха гаргаһан, жаргал баярһаа гэрэлтэн миһэрһэн, иимэ һайзгай, зөөлэхэн нюдэтэй энэ эхэнэр үнэхөөрөө Дондогой эжы гээшэ гү? Дондогой эжы ходол нэгэ парпагар, хирэтэй хүбэнтэй хүүртигтэй, шэрүүн нюдэтэй түргэн шанга эхэнэр һэмнэй. Теэд үнэн даа: энэшье тэрэшье эхэнэрынь Дондогой эжы Дэжэд ха юм.
Бүгшэм халуунһаа, энэ олон хүнэй дуу шуунһаа, архи эдеэнэй уурал охинһоо Дондогой тархи эрьенэ, дүүенэ. Нюдэнииь бөөһэтэжэ, хамаг юумэн бүрүүлтэн харагдана. Тугаарай үхибүүдээр гүйлдэжэ эсэшэһэн бэень амаран тэниинэ.
Гэнтэ мэдэхэдээ, Дондог унташаһан байба…
Нэгэ һэрихэдээ хээрэ ябаба. Мүнөө һара гаранхай зэнхэгэр огторгойн оёорһоо мүнгэн толоёо адхана. Сагаан моринииньшье энэ мүнгэн талын мүнгэн туяа соо мүнгэн мэтээр һанагдаба. Үргэһэнһөө хүсэд сэлмээгүй ойндонь шаргань харсагаһаа түргөөр харгы дээгүүр ниидэнэ хэбэртэй. Тиигээд шаргын нэгэ жэгдэ шааяан доро үлгыдүүлэн, дулаахан дахынгаа ольһондо дууран, дахин унташаба.
Бэлшэрээ ерэжэ, эсэгынгээ үргэжэ гэртээ оруулхаданьшье, эжынгээ хубсаһыеньшье тайлахадань һэрибэгүй. Һүниндөө бишыхан Дондогой тархи соогуур элдэб үнгын ойлгогдошогүй һиимэгэр зүүдэнүүд һэлгэнэ.
«Хажуу Булагай үхибүүдээр зүүн тоором дээрэ ондатра агнана хэбэртэй. Арадань ялагар хара түмэр аматай буу, Бадма, Согтонууд хойноһоонь даханхай. Ирзагар шүдэтэй, томо томо ута һахалнуудаа хүдэлгэһэн ондатранууд эндэ тэндэһээнь гүйлдөөд лэ гарана, Дондог байра дээрэнь тэдэниие буудаад лэ унагаана…»
Үргэһэн соогоо Дондог иираглана. Хаа-яа бүлсэгэрхэн улаан урал дээгүүрнь жаргалта миһэлзээн үлэ мэдэг долгилоод, хайшаашьеб үгы болон урдашана.
«… Хаанаһаашьеб гэнтэ эжынь бии болоно, зөөлэхэн гараараа тархиинь энхэрэн эльбэнэ. Юушьеб шэхэндэнь уриханаар шэбэнэнэ…»
Дондог һэришэбэ. Тиихэдэнь эжынь:
— Дондог, өө Дондог, бодо! Басагаа аба,- гэжэ байгаад татажа байба.
Үшөө харанхы шахуу. Хандань шашхана. Дондогой нойрмоглоод, дахин унташахаа һанахада, эжынь сухалтайгаар:
— Бодо гэхые дууланагүй гүш!- гэжэ бадашаба.
«Мүнөө бодоогүй һаам, альгадаха байха»,- гэжэ шэбшээд, Дондог һуга харайжа бодошобо.
— Түргэн хубсала! — гээд, эжынь малдаа гарашаба.
Дондогой үмдөө үмдэхэ гэхэдэнь, хара үмдэниинь хажуудань үгы байба. Досоонь гансата муудаадхиба. Дурата дурагүй үнөөхил халааһатай үмдөө үмдэжэ, басаганайнгаа хажууда ошобо. Хандань бархираад һаланагүй. Дондог түрүүшээр ехэ оролдосотойгоор хүдэлгэжэ байтараа, гэнтэ дураниинь гутажа, үлгыень иишэ тиишэнь һэнжэгэ һанжага гүүлэбэ. Хамаг юумэн хуу энэ Хандаһаа гэжэ бодоно.
Досоонь үсэгэлдэр хараһан эжынь урихан налагай, хүхюун залуу нюур элихэн үзэгдэнэ. Тиигээд тугаарай һэрюулжэ ядаад, бадашажа байһан эжынь нюур һанаандань ороно. Үнөөхил нарпагар, хирэтэй хүүртигээ үмдэнхэй…
Дондогой досоо гансахан лэ бодол амар заяа үзүүлэнгүй эрьелдэнэ:
— Хэзээ үшөө һайндэр болохо гээшэб?!..
_________________________________________________________________________
Праздник Дондока
Дондоку не терпится. Он прислушивается к тому, что творится за окном. Но там всё тихо, не слышно даже шагов по двору. Куда же это все подевались? Пальцем Дондок пытается согреть на стекле светлое пятнышко величиной в пятак. Наконец-то можно рассмотреть, что происходит во дворе.
Мать даёт бурунам сено, кажется, покрикивая на слишком нетерпеливых, что тянутся к её рукам. Но голоса её Дондок не слышит. Но и видеть это вскоре Дондок перестаёт: пятнышко на стекле вновь затягивает морозом.
В низкой чёрной избушке становится всё темнее. Ох, как скучно. А тут ёще раздражает крик проснувшейся маленькой Ханды, почувствовавшей отсутствие матери. Дондок подходит к зыбке, пробует раз-другой качнуть. Но где там, разве успокоишь эту крикунью?
Забравшись на кровать матери и усевшись поудобнее, Дондок пробует сунуть в рот сестрички соску. Сперва она вроде успокаивается, но проходит несколько минут, и ротик её снова кривится – вот-вот расплачется. Дондок торопливо качает зыбку, поёт какую-то песенку, стучит у самого ушка сестрёнки погремушкой. Но на Ханду это всё не действует. Её личико морщится, веки сжимаются, и она, краснея от натуги, орёт во весь голос.
— Ах, ты так. Ну и ори себе, сколько хочешь. – Потеряв всякое терпение, Дондок показывает ей язык, соскакивает с кровати и подходит к ещё тёплой печке.
«Опоздали, конечно, уже опоздали. – От этой мысли становится на душе у Дондока ещё хуже. – И почему они до сих пор возятся? Где ходят? – думает он об отце и матери. – Не могли всё раньше сделать. Сказала ведь им Сэрэнэй- эжы, чтобы слишком долго не задерживались».
За окном становится совсем темно. Нет, Дондок больше терпеть не может. Он подбегает к двери, слегка приотворяет её, выглядывает на улицу. Отец, видимо, только что приехал, он вилами сваливает сено. Мать с ведром идёт к дому. Увидев сына, она кричит:
— Закрой дверь, избу выстудишь. Почему Ханда плачет? Не успокаивал небось?
— Да, не успокаивал, — с обидой, вытянув трубочкой губы, плаксиво откликается Дондок. – Всё делал, а она орёт, никак не хочет молчать.
Мать заходит в избу, зажигает лампу, наклоняется к девочке, берёт её на руки. Покормив ребёнка, мать говорит Дондоку:
— Иди покачай её, я растоплю печь, а то отец твой с мороза чуть живой приехал.
Она ножом щепит лучины. Они падают на пол одна возле другой, а мать, ни к кому не обращаясь, говорит:
— И что это за холода такие стоят. Видно, утеплять избу придётся, иначе пропадём здесь, совсем пропадём.
Дверь вновь отворяется, с улицы врывается и клубится по полу белое морозное облако. Это входит отец. Он сбрасывает с плеч изношенную козлиную доху, кидает её в угол, подходит к печке, прижимает озябшие руки. Но печка ещё холодная.
— Когда человек приезжает озябший из степи, неужели ему нельзя к приезду хоть печь как следует натопить, — ворчит он.
— А ты не видишь, что вот перед тобой только в избу вошла, — в тон ему отвечает мать. Потом, будто пожалев, что так резко ответила, добавляет: — Пока бурунам этим сено давала, печь совсем остыла. – Худая печь у нас, совсем тепла не держит.
Отец ничего не ответил. И правда ведь, сам он видел, что мать только что в избу вошла, к чему корить её.
А у Дондока всё одна мысль: «От праздника ведь отстанем. Поедемте скорее». – Он даже чуть было не сказал это, да вовремя остановил себя: ведь когда отец и мать не в духе, лучше помалкивай, а то, неровен час, попадёт тебе.
Мать поставила на плиту чайник, затем открыла большой деревянный сундук, что стоял у восточной стены, между столом и кроватью. Дондок потихоньку приблизился к ней, заглянул в сундук. Конечно, мать достаёт праздничные наряды.
Из сундука пахнуло запахом овчины и ещё чем-то особым, присущим только долго не открывающимся сундукам, куда редко попадает свежий воздух. Дондок очень любит этот запах, любит потому, что чует его лишь когда раскрывают сундук, а это обязательно связано с каким-нибудь радостным событием, когда нужно одеться в праздничные платья. В другие дни сундук плотно закрыт, на нём висит большой чёрный замок.
Мать достаёт нарядные платья. «Ага, наконец, едем, — радуется Дондок. – А что мне вытащат»? – думает он и наклоняется над сундуком. Мать отстраняет его рукой.
— Не путайся тут, — раздражённо бросает она.
Дондок вообще толком не знал, что хранится в этом заветном сундуке. Вот так каждый раз, стоило ему приблизиться и заглянуть внутрь, мать прогоняла его. А как хотелось знать, что лежит там, почему такой большой замок вешают родители на этот сундук. Но как узнаешь?
— Мама, а мама, — ласкаясь к ней, заговорил Дондок. А я надену чёрные брюки, что отец из города привёз, ладно?
— Кто заметит, в чём будешь ты, — смеётся мать. В такой мороз? В чём ходишь, в том и поедешь. Хочешь замёрзнуть в одних штанах?
У Дондока сразу упало настроение. Все ребята – Бадма, Согто, Дэлэг – все будут нарядные, в новых костюмах, а он, Дондок, явится в старых штанах, с двумя чёрными, круглыми, точно глаза, заплатами на коленях. «И не смогли они, эти заплатанные штаны, совсем разорваться, тогда бы мне дали те новые чёрные брюки», — с горечью думает Дондок. От обиды он даже позабыл, что они опаздывают на праздник. Все мысли были заняты этими проклятыми заплатанными штанами. А рассчитывать, что мать передумает и даст ему новые брюки, едва ли приходится. Не такой у неё характер, чтобы сперва решать одно, а потом по-другому. Хоть плачь. А может, действительно, всплакнуть, авось разжалобит её. Но плач почему-то не получается, из горла не выходят звуки, только слёзы бегут по щекам. А их мать не видит. Надо плакать, чтобы мать услышала. И он заревел.
Но мать и бровью не повела, всё также роясь в сундуке. Ну, конечно, ведь она так привыкла к его рёву, что уже давно не обращает на это внимание. А отец отнёсся к этому иначе. Он ведь реже слышит плач сына. Хрипловатым голосом он спросил:
— Ну чего ты вдруг опять?
— Штаны… — едва выговорил сквозь всхлипывания Дондок.
— Дэжэд, дай-ка ему те новые штаны, — властно сказал отец. – Пусть поверх ватных наденет.
Дондок перестал плакать и прислушался, ожидая, что скажет на это мать. Но тут же спохватился, что рано прекратил плач и снова начал всхлипывать. Мать ничего не ответила. Неужели она не послушает отца? Дондок уже готов был снова во весь голос зареветь, когда увидел, что мать вытаскивает из сундука те новенькие брюки из чёрного сукна, с блестящими чёрными пуговицами, и кладёт их на кровать.
«Какой у меня хороший отец, — думает Дондок. – И мать… Конечно, она тоже неплохая. Она только боялась, что мне холодно будет. А отец придумал, как новые штаны надеть, и чтобы холодно не было».
Надев новые брюки, Дондок сам себе показался сразу каким-то выросшим, совсем не похожим на того мальчишку, который только что ревел. Нет, он ничуть не хуже второклассника Бадмы.
Уже было совсем темно, когда отец запряг в сани белого коня, и вся семья поехала в гурт Хажу-Булак.
Родители Дондока работали на гурте молодняка в местности Бэлшэр. На стыке сползавших с соседних гор лесов, у лысой вершины невысокого холма, среди белой заснеженной поляны, чернела небольшая избушка Сэдэнжаба да разные постройки для скота. Здесь, в этой избушке, прошли все пять лет Дондока.
Раньше, когда он был единственным сыном, его нежили и баловали и отец, и мать. Когда же родилась маленькая Ханда, Дондок, как старший, отошёл на второй план. Теперь ни отец, ни мать не ласкали его и относились к нему, как к взрослому. И не проводит он уже дни свои за играми, где там – сейчас у него столько забот: и покачай, и успокой сестрёнку.
— Хороший у тебя, Сэдэнжаб, растёт помощник, — как-то сказал отцу председатель колхоза, приехавший на гурт. – Скоро вместо тебя сено будет на гурт возить.
— Он и теперь нам с Дэжэд большой помощник, — ответил отец. – Когда ходим с женой за скотом, старшим в доме остаётся. Как без него с маленькой Хандой могли бы вдвоём с Дэжэд работать?
И у слышавшего весь этот разговор Дондока сердце наполнилось гордостью. С тех пор и плакать стал реже, и вообще старался держаться, как взрослый. Ну, конечно, ведь отец его помощником назвал.
Но всё же, когда мать ласкала и целовала Ханду, совсем забывая о нём, Дондока одолевала ревность. А когда Ханда начинала орать – попробуй её успокой – тогда уж остаётся только терпеть. Как хотелось в такие минуты стукнуть её, чтобы замолчала, или больно ущипнуть, он иногда незаметно делал это, ну и доставалось же ему, если мать замечала. И тогда ревели они вдвоём, и ему становилось тогда жаль Ханду, ведь хоть и несносная, но всё-таки сестрёнка. А сегодня вообще никаких обид быть не может. У него так хорошо на сердце: ведь они едут на праздник, и ему разрешили надеть новые брюки. Как же можно вспоминать старые обиды, когда так хорошо на сердце. И Ханда молчит. Она крепко и сладко спит.
…Темно, морозно, очень морозно. Белая лошадь бежит по белой дороге, и из ноздрей её валит густой белый пар. Сани наклоняются то в одну, то в другую сторону, их полозья скрипят, скользя по жёсткому снегу. Дондок сидит на самом передке, завёрнутый в тяжёлый овчинный тулуп. Даже пошевелиться невозможно. Зато тепло. В щёлку поднятого воротника ему виден уголок тёмного леса, плотной стеной поднявшегося по правой стороне дороги. «А если бы одному оказаться в этом лесу», — почему-то думает Дондок и ему вдруг так страшно становится, что он закрывает глаза.
Дондоку вспоминаются хажу-булакские ребята Бадма, Согто, Дэлэг… Что они сейчас делают, в какие игры играют?! Но ничего, зато он, Дондок, удивит их разными интересными рассказами. Какими? Дондок силится вспомнить хоть один, но ничего на ум не приходит. А если об этом… Недавно их собаки Хорёшо и Нянгар схватились с волком, напавшим на скот, и с их помощью отец добил хищника. Разве это не интересно? Правда, Дондок не видел схватку, лишь от отца слышал, как всё было, но можно сказать не только, что видел, но и сам бросился с отцом на волка. Только поверят ли? А о чём ещё можно рассказать? Вспомнил, вот о чём… Давно ещё, когда снег не выпал, их Хорёшо у ближнего озерца поймал ондатру. Правда не он, Дондок, а пёс Хорёшо поймал зверька. Но кто добил его? Он, Дондок, добил. Ещё тогда отец хвалил его: «Смотри-ка зверя поймал». И обещал: когда вырастет Дондок, купить ему ружьё, настоящее охотничье ружьё. Вот уж позавидуют ему ребята.
Дондок всё думает, а глаза смыкаются, и мысли уже начинают путаться. Тепло в тулупе, сани покачивают, на сон клонит. Дондок уже почти засыпал, когда вдруг яростно залаяли собаки. Сразу пропал сон. Они доехали, сейчас будет праздник.
Хажу-Булак по сравнению с гуртом Бэлшэр большой посёлок. Здесь пять-шесть дворов, есть даже лавка без продавца, и много ребят. Так хорошо с ними играть. Ведь Дондок всегда один, и играть ему приходится самому с собой. А тут как весело должно быть ребятам!
Сани поравнялись с первым домом. Там растворилась дверь, свет вырвался из проёма, упал на крыльцо, озарил полосу снега. На крыльцо выбежала женщина.
— А, Сэдэнжаб приехал, — крикнула она, и Дондок по голосу узнал Сэрэнэй-эжы.
В избе тесно и жарко. Свет висящей на стене лампы едва пробивает густой табачный дым. По правую сторону от печки в длинный ряд поставлены столы, на них несколько бутылок вина, закуска. А с плиты по комнате разносится приятный запах варёного мяса.
За столами сидят семь женщин и трое мужчин. Рядом с отцом Дондока огромный, бородатый Гэндэн-бабай. Он машет рукой, что-то без умолку рассказывая сидящим рядом. Время от времени его слова покрываются дружным смехом. Тогда Гэндэн-бабай смотрит на каждого, не скрывая своего удовольствия. Но сам он не смеётся, чего смеятся от того, что сам же рассказываешь. Пусть, если смешно, хохочут другие, а он помолчит, посмотрит, как смеются они.
Смех становится всё громче, всё чаще раздаётся он. И уже даже не слушают сидящие рядом Гэндэн-бабая, все говорят наперебой, за столом стоит такой шум, что едва ли кто-нибудь слышит другого.
Потом кто-то затягивает песню, её подхватывают, и вот взвивается она, рвётся за стены, словно стремится вырваться в степь.
Дети, вдоволь наигравшись, сидели своей отдельной, не менее шумной компанией в другом углу комнаты. Одни устроились за табуретками, другие за небольшим столом. Они с аппетитом хлебали суп, ели мясо. А Дондок примостился на кровати около стола, за которым сидели взрослые, и стал с любопытством наблюдать за ними. Сперва серьёзные, они вскоре начали шутить, смеяться и дурачиться пуще ребятишек. А теперь вот поют. Совсем близко от Дондока сидит его отец. Неподвижными, потускневшими глазами уставился он в стоящую перед ним чашку. Когда он тяжело закрывает глаза и вновь открывает их, кожа его безбрового лба поднимается вверх и собирается в множество глубоких морщин. А с лица матери, что сидит немного поодаль, не сходит улыбка. Как не похожи сейчас отец и мать на тех, какими привык их видеть Дондок, постоянно озабоченными, раздражёнными, сердитыми. Какие у матери глаза! Они так сверкают, словно видится ей что-то очень хорошее, радостное. Она поёт со всеми вместе, и голос её, сильный, очень сильный, выделяется. Дондоку кажется, что он только и слышит, как поёт его мать. И он не узнаёт её. Вот если бы она всегда была такой!
От жары и позднего часа Дондока снова клонит ко сну. Веки сами собой смеживаются, и как ни старается он раскрыть их, ничего не получается. Он засыпает.
Проснулся Дондок, когда они уже ехали домой. Взошедшая луна серебристым светом озаряла степь, и даже лес казался теперь не таким страшным. Спросонья ему кажется, что сани мчатся быстрее ястреба. Потом, убаюканный однообразным скрипом полозьев, Дондок вновь погружается в сон и так и не просыпается до самого дома. И когда отец на руках вносит его в избу, и мать снимает с него одежду, он продолжает спать крепким сном.
Лишь под утро просыпается он от властного окрика матери:
— Дондок, а Дондок! Вставай! Качай Ханду!
Он поднимается. В избе ещё совсем темно. Сестрёнка орёт во всё горло, но Дондоку так хочется спать, что этот крик ему нипочём. И он снова валится на подушку. Но мать не даёт ему уснуть.
— Ты что, не слышишь? – кричит она, встряхивая его, и Дондоку вдруг вспоминается та, другая Дэжэд, которую он видел вчера, с ласковыми, сияющими глазами. Как не похожа она на эту, сердитую, злую. «Надо вставать, — думает он, зевая. – Не встанешь, сейчас больно шлёпнет». – И, потягиваясь, он встаёт.
— Быстрее одевайся, — бросает мать, выходя из избы.
Дондок начал одеваться. Но где его новые чёрные штаны, которые привёз отец из города? Он поискал их взглядом и не нашёл. Пришлось вновь надеть старые, с круглыми чёрными заплатами на коленях. От этого стало ещё тоскливее. Он нехотя натянул их – делать-то ведь нечего, без штанов ходить не станешь – и подошёл к всё ещё кричавшей Ханде.
— Ну, спи, спи, — не очень ласково сказал Дондок и начал покачивать зыбку, сперва чуть-чуть, но вскоре ему надоело и он с силой затряс её. Ведь всё из-за Ханды, из-за неё и мать с ним так строга, из-за Ханды и поспать он не может подольше, и поиграть ему времени нет, всё из-за неё, этой противной крикуньи.
Он трясёт зыбку, а сам думает: почему так редко бывает праздник?
К. Цыденов. Весна возвратится. Улан-Удэ. 1967