Хээрэ
Тэрэ зун би нютагтаа, Хасуурта гэжэ газарта, үбһэн дээрэ байгааб.
Ехэ бороо хуратай, үһөөтэй жэл һэн.Үндэр наһатай үбгэдшье һая наашын иимэ уһа нойтон жэлэй болоһые тиимэ бэлэхэнээр һанаад орхидоггүйгшэ. Үнэхөөрөөшье: тэнгэриин үдэр бүхэндэ бороол аад бороо. Өөдэгүй үрзэгэрхэн үүлэн гэн гэһээш, харин тэрэшни урагшаашье, хойшоошье һаань, дээгүүршнил гарахадаа – хүнэгөөршье адхаагүй һаа, юрэдөө, сохом лэ арай гэжэ хатаа бологшоон боложо байһан үбһыеш норгожорхихо. Угайдхадаа гэнэдхээжэ орохынь юун гээбта! Мүнөө һая тэнгэридэ юуншье үгы, гансал наран ялбажа байһан аад, баһал эндэ тэндэһээш бөөгнэрөөд, үнөөхил бороошни ороһон лэ байха.
Яахабши даа, яахашье гэхын аргагүй…
Ядахадаа хамаг тэрэ нойтон, хуряаха үбһэеэ мандаа орхёод, заримамнай Дабаанай нүгөө таладахи болзоройнгоо үнгэрхэдэ унажа эхилһэн ногоондо зөөбэ. Харин жараад хүрэжэ ябаһаншье һаа, хүнгэн сула, манайнгаа аха заха болохо Гэндэнэй Намсарай гэдэг үбгэжөөл, Сэндэмэ – үндэр, түргэн хара, хорёод гаража ябаһан Намсарайн басаган, нёдондо жэлдэ арбадахиие дүүргэһэн аад, саашаа һургуулида орожо бирангүй, колхоздоо үлэшэһэн Доржоодой, мүн энэ хабартаа армиһаа ерэһэн Митэб, би болоод Муханагай борогшон гэжэ морин- зургаан бороогой нам боломсоор тэрэ нойтон үбһэеэ хуряагаад, монсогойлоод, бэшэнэйнгээ хойноһоо зөөхэ бэлэйбди.
Һая наашын малшадай үбэлжөөгүй буусын түргэ мүрынь хаража хухюураар баригдаһан үүдэ, сонхошьегүй набтар хара гэртэ байрланхайбди. Гэрэймнай үүдэнһээ шахуу гэхээр үргэлжэ хара ой хүбшэ, Хасуури, шэнэһээр шэгэшэһэн шэбэрэй оёорһоо эхитэй горхо зубшаһан, доошоо болохо бүреэ үргэдэн гонзойһон голоор, мүн баһа эндэ тэндэ һудал һужаагуудаар дүүрэн сабшажархиһан үбһэмнай зүүн тээмнай сайбайн харагдана.
Харин бороо мэнэ һаяаршье болихоор бэшэ янзатай. Намсарай үбгэмнай газаашаа гараад лэ ороходоо:
— Үгы, энэмнай иихэдээ бүри яажа үйлөө харлаа тэнгэриб. Урда жэлнүүдтэ яашатараа бороо хура хүлеэдэг, тулидаг гээшэгшэ һэнбибди. Ахаһаа дуун сахилгаан болоод лэ, газарта унаха дуһалшье гэжэ байхагүй. Хаанаа тиихэдээ байһан зөөринь иитэрээ, юэрдөө адхарна гээшэб. Иимэ бороотой байнхаар орой үнөөхи хогоосон һуугаашамнай жаргал байһан байна даа: табаншье бухал абаха һаа, юрэдөө сохом тэрэнээ һайханаар абаха һэмди. Харин мүнөө – одоол даа ургаса ногоомной ургаба гэжэ баярлан гэһээш – баһа иигэжэ байхадань – юун гэхэбши даа… Ай, хөөрхэй, хашахаа һанахадаа баһа хашахаяа шададаг юм хаям даа, — гэжэ олон табые дурдан гэмэрнэ. Зүгөөр үбгэжөөлэймнай хэды гэмэрхэ гутархадашье бороо арилхаа хохирхо бэшэ даа. Ажалгүй бидэ бүхэли үдэртөө тэрэ харанхы гэрэйнгээ оёорто, пеэшэнэйнь баруугаархи шиигтэй шала дээгүүрнь обоорнобди.
— Юун гээшэб даа, халагни, энэ хайран залуу наһаяа тайгын оёорто, энэ яндан хара хорхёонсог соо, үнгэргэхэ гээшэ ямар һонигүйб! – гэжэ байгаад, боро трико үмдэнэйнгөө хармаануудта гараа хэжэрхинхэй Доржоодой иишэ тиишээ тэсэжэ ядангяар алхална. Тиихэдэнь, үмхиршэнхэй шала, шэнэхэн кирзовэ сабхинь тэсэшэгүйгөөр хахинана.
— Хашартайл даа, ааляар, — гэжэ буланда, шэрдэг дээрээ ямаршьеб таһара удара һүрэшэнхэй ном хаража хэбтэһэн Митэб хажууһаа оролсоно.
Доржоодой аргагүйдэхэдөө Сэндэмэ бидэ хоёрто үнөөхил үдэр бүриингөө Читын город, кинотеатрнуудаар зайһан тухайгаа хөөрэжэ эхилнэ.
Теэд Доржоодойн энэ шашаг шалиг хөөрөө шагнахань ехэл хашартай. Тиигээдшье тэрэниинь бидэ сээжээр шахуу мэдэхэ болошонхойбди.
— Нээрээшье, нэгэ юумэ хээгүйдэ энэмнай хашартайшаг лэ болохонь хаш даа, — гээд, Митэб номоо орхижо, амтатайгаар һуняана. – Үнөөхи хүнэһэшэн хүбүүмнай хэзээ ерэхэнь хаб? Тэрээнээ яажашье һаань, нэгэ приёмник оложо ерэ гэжэ зандарха болоо хабди даа.
— Зай, бараг даа, — гэжэ Намсарай тооногүй. Нэгэ хэды хоногто приёмниггүй байхадаа – үхэхэгүйт. Бидэ урданай хүнүүд хара гэр соогоо бүхэли наһаяа үнгэргөөд, балай үхөөгүй, энэ болоод ябагшабди даа.
— Ээ, урдань,урдань, — гэжэ Доржоодой һайнаа олон, тодожо абана. –Би урданай хүнэй һайн юумыень балай харагшагүйб даа. Юу мэдэхэ, юу шадаха байһан юм тэрэ урданайтнай хүн?! Харанхы гэрэйнгээ оёорто аарса хирмасаараа гэдэһээ дүүргээд, маани уншаад лэ хэбтэхэнь тэрэ урданайтнай хүнэй дээдэ жаргалынь байгаа бэшэ юм гү?
— Боли даа, хүбүүн, боли. Арбадахиие дүүргэжэрхихэдээ яһалашье ухаатай болоо зон бэзэт, зүгөөр урдандаа баһал хуу тэнэгүүд зон ябаагүй, баһа нэгэ манайнгаа тухай ухаатайшье зонууд ябадаг лэ байһан байжа болохо бшуу даа.
— Теэд алим бэ тэдэ ухаатай бэрхэ зонойтной хэһэн юумэнь? Юундэ харагшагүйбиб? – тиигээд бүри болохотой юумэ хэлэжэрхибэ хаб гэһэншүү Доржоодой урмашан, нэгэ нэгээр хургануудаа дарана. – Хэмэл одо хээ гүт? Үгы. Ракетэ табяа гүт? Үгы. Һарада хүрөө гүт? Үгы… Байза хэн нёдондо артель дээрэ хөөрэжэ байгаа гээшэ һэм даа?.. Балжама хүгшэн гээшэ һэн гү даа… Тиимэл хаш даа, тэрэ… Мунхантын станда байгаабди гэнэ, таряан дээрэ. Һаяхан лэ колхоз болоһон үе байгаа хаш даа. Нэгэ үдэр боолто боожо ябатарнай, гэнтэ ямаршьеб юумэн ушаргүйгөөр хүнхинэжэ, тэндэ ябааша зон булта тэнгэри өөдэ хаража байгаад: “Ерпалаан, ерпалаан, нэгэшье бэшэ, хоёр харыт, харыт! – гэлдэһээр һухирэлдэбэ ха. Нэгэ үбгэжөөл… хэн гээ һэм даа, байза… Энэ шинии хүгшэн баабай бэшэ аал даа, Митэб?
— Хэн мэдэбэ…
— Тиимэл даа, Содном үбгэжөөл, — гэжэ Намсарай Доржоодойдо һануулна.
— Хари тэрэ үбгэжөөл өөдөө хаража һарабшалаад, тэрэ хоёр самолёт уруугаа заажа хэлэбэ гэхэ: “Ерпалаан, ерпалаан гэлсэнэлта, теэд би юундэ харанагүйбиб. Эгээ тээ энээхэн хоёр элеэнүүдэй али багтань ябанаб?”
Тиигээд Доржоодой Сэндэмынгээ баабайе үгы болошоторнь хэлэжэрхиһэн мэтэ эльгэ хатан энеэнэ. Бидэшье энеэдэһээ барижа ядан, миһэрэлдэбэбди.
— Энэл ха юм даа тэрэ урданайтнай хүн, — гэжэ Доржоодой Намсарайн урда альгаа дэлгээнэ
Намсарай хэды соо абяагүй һууба. Тэрэнэй миһэдшье гэхэгүй хэбэртэй хадань, бидэшье аягүйрхэн, энеэдэһээ баринабди.
— Хэмэлшье одо урданай хүн хээгүй юм бэзэ. Зүгөөр урданай хүнэй үгы һаа, мүнөөнэймнайшье хүнэй байхань һэжэгтэйл гээшэ бэзэ. Урданай хүнгүйгөөр таанадшье иигэжэ арбадахиие дүүргэжэрхёод, гоё костюмуудые үмдэжэрхёод, һаглайлдахагүй байгаа ёһотойт.
— Арбадахиие дүүргэхэ, костюм үмдэхэеэ юун жаргал гэжэ һанана гээшэбта даа?
Арсалдаан дан шангашаг болошохонь гэжэ һанаһан Сэндэмэ:
— Үгы, баабай, — гэжэ оролсоно, — приёмнигтой болохо һэн хабди гэхэдээ тиимэл һаа муу аал?
— Юундэ муу ха һэм даа, хэншье муу гэнэгүйл. Зүгөөр нэгэ хэды хоногто иимэ байдалда орошоходоо, үхэхэ хатахын тухай һанахагүй юм. Хүн амиды ябахадаа энээнһээшье болохо юумэ үзэдэг юм, тэсэхэ хэрэгтэй.
Теэд баһа яажашье энэ зунай ута үдэр байнал гэжэ гэртээ хэбтэхэбши даа, — һүүжэ һүбэйн соорошохоор болохо ха юм. Тиигээд ядахадаа баһа нэгэ бэеэ һамааруулжа үдэр эльгээхэ ажалтайнуудшье болохош: эдеэгээ хэжэ эдижэрхёод, тээ бороогой бараг һаа, урда гол уруугаа ошожо, баһа эндэ тэндэ юу хээ хажуураараа догоодохош. Үгы гэбэл, баһа өөр өөрынгөө дура уруу һамаарха аргаа бэдэрхэш. Тиихэдээ Намсарай үбгэмнай залуу сэбэр хуһа отолжо, үйһөөрнь гэртээ һуугаад түйсэнүүдые дархалдаг, Сэндэмэ Доржоодой хоёрной тэдээн соонь нэрһэ, алирһа түүдэг һэн. Харин Митэб бидэ хоёрынь шархинуудаа үмдэжэ, ганса хуушан бирдаанхаяа буляалдажа байгаад, агнадаг ажалтайнууд байбабди. Харин үдэшэлэн тээ бултадаа сугларжа, бороогой нэгэ жэгдэхэн хашартай һабинаан доро гэртээ, харин бороогой нам гэһэн һаань, газаагаа галаа тойрожо, эдеэ уһаа хэһэн хэбэртэй һуугшабди. Тиихэдээ энэ тэрэ юумэн тухай худал үнөөршье һаань, шашалдажа, хөөрэлдэжэ, баһа зугаалха, хүхихэшье аргаа бэдэрдэг һаабзабди.
Юун тухай энэ үдэшынгөө түүдэбшэнүүдые тойрожо хөөрэлдөөгүй һаабибди – урдын сагһаа мүнөө болотор, үбһэ сабшалгаһаа эхилээд, үхэдэл шүдхэртэйнь холижо байгаад, хүнэй хуби заяан, бурхан тэнгэри хүрэтэрнь – бултыень дайраһан, бултыень лэ дабтаһан байгаа ёһотойбди.
Үдэшын ольһотой халуун тэдэ түүдэгүүд, тэрэнэй хажуугаархи яаралгүй намдуу аажам эдэ хөөрэлдөөнүүд минии зосоо хододоо һонин, шэнэнүүд, хэды хүсэд ойлгогдошогүй һиимэгэршье һаа, зүгтөө дулааханууд, эртын хабарай хүхэльбэ уняартал шэнгэхэн гунигтай бодол түрүүлжэ, ямаршьеб даа танигдашагүй һанал бодолоор эльгэ зүрхыем жэгтэйгээр хүлгүүлэн уяруулдаг һэн.
Иимэнүүд лэ үдэшэ , иимэнүүд лэ түүдэбшэнүүдые тойрожо наһаяа үнгэргэһэн тэрэ холын элинсэг хулинсаг үбгэ эсэгэнэрэймни ажабайдал; элдин талынгаа үбсүүе эльбэн, халюун жороогой табараан доро, хударга хүмэлдэргын жэнгирээн доро зэдэлээшэ, энэ агта мориной огсом солгёон гүйдэл мэтэ гү, али захагүй энэ таладал адли үргэн дэлюун, гунигтай ута буряад дуунай аялга; түмэр түдэгэ, гал уһаар түерһэн наярһан хүсэгдэшэгүй хурдан манай энэ үе саг; хүнэй хүбүүнэй зол жаргал, заяан – дууһан эдэ бүгэдэ сэдьхэл зүрхэнэйш утаһа дайран үнгэржэ, хөөрсэгэнэн, үймэн, бэе бэеэ һэлгэхэ…
Зүгөөр эдэ үдэшэнүүдэй дундаһаа илангаяа элеэр, дүтөөр минии досоо иимэ нэгэ үдэшэ үлэнхэй.
Мүнөөшье болотор тэрэ бүгшэм дулаахан зунай бүрхэг үдэшэ намда үсэгэлдэр мэтээр һанагдадаг.
Холын хярануудай оройгоор хаа яа зуралзагша сахилгаан, бүхэтэр батаганаанай хашартай нарин, дууһашагүй ута һиинаан, тэрэ һүниин оршон байдалые улам уйтан бүрхэг харанхы болгожо, ямаршьеб даа, хүсэл ойлгогдошогүй гунигаар сэдьхэл сээжыем дүүргэн байгаа һэн.
Һаял шүлөө гаргаад, уужа дууһантажа байбабди. Намсарай үбгэнэй үе үе болоод лэ түүдэгээ удхалхадань, гал өөдөө соробхилон, хажуудахи нүхэдыем, тээ саана тушаатай байгаа борогшонииемнай харанхы сооһоо буляан, бэе тээшээ дүтэлүүлһэн мэтэ гэрэлтүүлнэ.
— Зол жаргал гээшэ юун бэ гэнэ гүш? – гэжэ Намсарай үбгэн сайр аягатай сайгаа яаралгүйхэн һорохынгоо хажуугаар асууна. Тиигээд юумэ асууһан болиһоноошье мартажархиһан мэтэ дахин үни удаан абяагүй болошоно. Гансал бага уухилан татажа байгаад, шорд-шорд байса сайгаа һорохонь дуулдана. Хаа яа түүдэг ташаганана. Мүн боргооһоной нэтэрүү һиинаан шэхэ хашараана.
Юуншье тухай хөөрэлдэжэ байһанаа минии мартажархиха тооной болоһон хойно, гэнтэ Намсарай үбгэн ехэ бодолгото болоһоншуугаар, өөрөө өөртөө дуугарһан мэтэ, аалиханаар эхилнэ:
— Жаргал… Хамаг юумэн хуу һанаанай гэгшэ гүб даа. Тэрээн шэнги жаргалшье хадаа һанаанайл хэрэг гээшэ даа. Зариман шүдэнэй үзүүрээр химэлхэ зүһэмэгшьегүй аад, жаргалтайбди гэжэ ябаха. Тиихэдэнь зарим нэгэн торгондо орёолдожо, тоһондо умбажа ябаһан аад, уйдана гашууданабди гэжэ байгаад гонгинолдохо. Тиигээдшье, юрэдөө, мүнөөдэр сохом жаргалтай гээшэб гэжэ хэн хэлэхэб даа. Одоол мүнөө жаргажа ябанаб гэжэ һанаһаншни, үглөөниинь болоходо жаргаагүй, харин зобожо ябаһан байхаш. Урдань зобоһон тулиһанаа һүүлдэ һанахадаш, жаргал шэнги һанагдаха…
— Жаргал гээшэ үнэхөөрөө бии юм агша гү, үгы гү – бү мэдэе. Ном уншахадаш элдэбын гоё жаргал даа, дуран ямараар бэшээтэй байгшаб. Харин эндэ… Юрэдөө, тэдэнэй байдагшье юм һаань, энэ хүбшын оёорто юу үзэхэ, харахабши даа.Харин хаана нэгэ тээ, ондоо газарта һаа,.. Яажашье һаань, мүнөө намар нэгэ һургуули уруу орожо үзэхэ байна даа, — гэхэ зуураа боролжын үзүүрээр Доржоодой гуламтын хаяагаархи үнэһэн дээгүүр юушьеб эреэлнэ, зурана.
Хэншье харюу хэлэбэгүй. Гансал Митэб тэрээн тээшэ ехэл муухайгаар, “ шамһаа хэн һуранаб” гэһэн мэтэ хёлогод гээдхинэ. Намсарай үбгэншье миһэд гэбэгүй. Доржодойн үгэнүүд тэрэнэй шэхэнэйшье үзүүр дайраагүй мэтэ.
Боргооһонһоо ядахадаа тархяа хушаһан пулаад дээгүүрнь үмдэгдэһэн олон жэлэй хүндэ ашаа даахаяа болижо дальбышаһан, анхандаа хара сэмбэ шляпынь һарабша урагшаа гунхыһан нюурыень түүдэгэй галһаа халхалжа һүүдэртүүлхэдэнь, хүдэлэнгүй һууһан үбгэжөөл унташаһан мэтээр үзэгдэнэ. Теэд тэрэ унтанагүй: тугаарай шүдөө шэгшэлхэ гэжэ абаһан зартагайгаа барбаадай долёобор хоёртоо хабшан, яаралгүйгөөр, жааха жааханаар, анхаралтайгаар хухална. Тэрэ юушьеб бодоно. Ехэл гүнзэгы һанаанда абташанхай һууна. Магад, тэрэ залуу наһаяа, жаргаһан тулиһан урданайнгаа үдэрнүүдые бүридхэн һанажа һууна ха гү?
Намсарай үбгэн ехэшье олон үгэгүй, дуугайшаг тооной хүн юм. Зүгөөр абяагүй һуужа һуужа, нэгэ юумэ хэлэхэдээ, заатагүй хүнэй зосоо хадуугдамаар юумэ хэзээдэшье хэлэдэг, тэрэнэйнь түлөө би үбгэжөөлые ехэл хүндэлдэг һэм. Үнгэрхэдөө хаа яа һажаагаадшье үзэхэ дурамни хүрэдэг.
Мүнөөшье бидэ тэрэнэй нэгэ юушьеб хэлэхыень лэ хүлеэшэнхэй, мүн лэ абяагүйнүүд һуунабди. Гансал Сэндэмэ амһартануудаа галайнгаа тээ саана аршана, угаана. Тэрэнэй утанууд нарииханууд сагаан хурганууд шадамар түргөөр хүдэлнэ.
Бидэ үнэхөөрөөшье эндүүрээгүй байбабди: үшөө һайсахан тиигэжэ абяагүй һууһанайнгаа хойно Намсарай үбгэмнай нариихан мүшэр гуламта уруу түлхижэ, гааһаа носообо. Залиржа эхилһэн гал уруугаа хуурай гэшүүһэ хаяхадамнай, баярлаһан мэтэ ошо сасан, хүхюутэйгээр ташаганажа, һалганаһан улаан гэрэлээ оршон тойрон хаяадхина. Мүнөө үбгэнэй нюур малгайнгаа һарабшада һүүдэрлүүлнэгүй. Галай туяа нюурайнь уршалаануудые бүри гүнзэгыгөөр һиилэн хахалжа, энэ жараад наһатай хүнэй шарай ямаршьеб даа, бүри үбгэршэһэншье гү, али һүртэй шэрүүншье гээшэ гү, нэгэ онсо шэнжэтэй болоходол гэнэ.
Гааһаяа хэды хэды түргэ түргэн һоросогоогоод, хамар, амаараа утааень һөөргэнь гаргаха мүртөө, тэрэ аалиханаар, һанаата болонгёор эхилбэ:
— Үни хада энэ болоһон юм даа, минии бүри залуу ябахада…
Тиигээд хайшан гэжэ хоёр анда нүхэдэй энэ наһанайнгаа хуби заяа бэдэрхээ түрэһэн дайдаяа орхижо, хари холын газараар тэнэһэн, зобоһон тухайда, хайшан гэжэ тэдэнэй наймаашан еврейнүүдэй хамбышье шэрээд, хойто газарай хүбшэ тайгаар алташье бэдэрээд үзэһэн тухайда, зэрлиг бүтүү хүбшэ тайга, тэрэ тайгын оёороор зол заяагаа бэдэржэ ябаһан хоёр хүн тухайда, намарай нэгэ хагсуу харанхы һүни нэгэнэйнь арай гэжэ олоо болоһон алтаяа бултыень абажа, нүгөө нүхэрөө унтаршаһан галайнгаа хажууда орхижорхёод, тэрьелшэһэн тухайда: һүүлэй һүүлдэ, залуугайнгаа омог огсом һанаанай барагдажа, юумэ бирахаа болиһоноо ойлгоходоо, хайран залуу наһаяа хариин газараар хосороожорхёод, үбгэршэһэн Гэндэнэйнь орон нютагаа бусаһан тухайда; арай голтой Гэндэнэй гэртээ бусажа ерэхэдэ, анхан сагта анда нүхэд, хуби заяанайнгаа талаан бэдэрэн хамта тэнэжэ ябадаг Ямпилынь хорёогоор дүүрэн хони малаа үдхэжэ, үрэ хүүгэдээ тэнжээжэ байһан тухайнь – аалихан эхилһэн энэ хөөрөөн галда абтаһан хуурай мүшэрэй согтой хүхюун ошо бадарма ташаганаан доро, һүниин энэ набтархан бүрхэг тэнгэри доро, набша намаагай абяагүйхэн шэбэнэлдээн доро тогтошогүйгөөр дэлгэрэн, саашаа болохо бүреэ минии бодол сэдьхэлые улам бүри хүлгүүлэн эзэлнэ.
Тиигэжэ тэрэ Гэндэн анхан нүхэр Ямпилайнгаа хонишон боложо ороо һэн ха. Нэгэ жэл соо хони адуулжа, үнеэтэйхэн болобо. Һүүлэрнь, уданшьегүй, хүршэ хотонойнгоо нэгэ танил айлай басаганаар ниилэжэ, ганса монсогорхон үнеэтэйшье һаа, бууса байдал түхеэржэ, бүри түбхинэһэншье хэбэртэй болоо һэн гэхэ. Хоёрдохи жэлээ һуугаад байхадаа, Долгорынь түрэхэ боложо, баяр жаргалдаа зүрхөө хөөрэһэн Гэндэниинь орохо гарахашье нүхэеэ оложо ядан ябадаг болобо. Зүгөөр жаргаха гэһэн одо заяан Гэндэндэ байгаагүй гээшэ хадаа: тунгалаг хабарай нэгэ сэлмэг дулаахан үглөөгүүр үбгэндөө монсогор сулахан Намсарай хүбүүхэниие бэлэглэжэрхёод, инаг ганса нүхэрынь энэ дэлхэйтэеэ хахасаа һэн…
— М – да… – гэжэ утаар татан Митэб махорко орёохо зуураа ойлгогдошогүйгөөр һанаа алдана.
Сэндэмэшье угаажа эхилһэн аяга шанагаа орхижорхинхой шагнана.
— …Тэрэ Ямпил гээшэ нэгэ басагатай бэлэй, — гэжэ Намсарай үнөөхил зангаараа аалихан үргэлжэлүүлнэ. – Нариихан, харахан, наада энеэдэтэй, хүхюун шуран басагахан юм бэлэй… Сэжэб гэжэ нэрэтэй һэн, — гээд, Намсарай нэгэ хэды абяагүй боложо, унтаршанхай гааһаа дахин носооно.
Үбэлынь Сэжэб Шэтын гимназида һурадаг һэн. Харин хабар, зунай дулаахан үдэрнүүдээр амаралтадаа ерэхэдэнь, хоюулан һугынгаа талаар хонидоо адуулхабди. Бинь баабайнгаа орондо Ямпил баянай мал адуулаал һаабзаб даа, харин Сэжэб миин лэ, юрэ намтай ябалсаха. Ургылһан хонидоо майла нарууляар бэлшээжэрхёод, эсэшэтэрээ эрьюусэлдэжэ гү, али шоно, тарбаган боложо наадахабди. Үгышье һаа, ямар нэгэн сагдуулхан доро һуужа, туулмаг сооһоо түйсэтэй айрагаа гаргажа, олон табые шашалдахабди. Бинь Сэжэбтээ үбэлэй ута һүнинүүдээр эсэгынгээ хөөрэдэг үльгэр онтохонуудые, “ Үльгэрэй далайн” намтар туужануудһаа заримыень хөөрэхэб. Харин тэрэмни намдаа үзэһэн һураһан юумэеэ, хари холын үзэсхэлэн гайхамшагта орнууд тухай, тэндэхи зон амитан тухай хөөрэхэ. Бинь үнэншэхэгүйб:
— Болил даа, — гэхэб. Юун гэнэш даа, орой хаб харанууд хүнүүд бии гэжэ гү? Орой хөө шэнги!?
Тэрэмни намайгаа наада барин энеэхэ. Иимэ бирагүйхэн юумэ мэдэхэгүй, ойлгожо, үнэншэжэ ядахадамни, тэрээндэм ехэ һонин шэнгеэр һанагдаа юм бэзэ. Тиигэһээр байтараа, гэнтэ мэдэн гэхэдэш үдэшэ болошонхой, хонидшни бэшэ айлай хонидоор ниилэшэнхэй байха. Хонидоо суглуулха гэһээр ябатаршни, бүри һүни болошохо.
— Эндэхи айл болоно гү даа, Ямпилтамни? – гэжэ Доржоодой мүнөө баһал юундэшьеб бодолгото болошонхой аалихан асууна. – Хаана буусань байдаг һэм?
Тэрэнэй иигэжэ бодолгото болошонхой һуухыень нэгэтэшье шахуу хараагүй намда, мүнөө Доржоодой ехэл һонин шэнгеэр һанагдаба. Дэрэгэр шэхэтэй, һаглагар хара үһэтэй тэрэнэй тархиие харахадаа, юундэшьеб һарьһа эрбээхэй һанаандам ороно.
— Яагааб даа, тэрэ горхоной баруун бэедэ, гурьбын урда, – гэжэ Намсарай Доржоодой тээшэ хараншьегүй, хайшаншьеб харанхы уруу зангажархиба. – Һая болотор буусынь һуурида сэргэнь ёдойжо һуугша һэн. Хүнэй ойронь хүрөөгүй һаа, мүнөөшье байгаа гээбы…
Үдэшэ орой болохо бүри хүйтэхэн, сэлгеэбэр болоходол гэнэ. Хаа- яа үлеэһэн һэршэгэнүүр һэбшээн мүнөө сэхэлдин, түүдэгэймнай утаа зүүн тээшэнь абаашана. Мүнөө боргооһоншье бараг хэбэртэй боложо, досоо нам гэхэдэл гэнэ. Баруун хойто зүгтөө тэнгэриин хаяа мүнөө үүлэнһээ сүлөөршэнхэй, мүльһэн хүйтэн зуруудаар хүнэй зосоо дагжа һүргэн ялбайна.
— Тиигэжэ бүдүүн болошотороо шахуу, ямаршье хашалгүй энеэлдэжэ, наадажа ябаа бэлэйбди даа. Теэд ехэшье үни иигэжэ сэнгэжэ ябаха үйлэгүй хоёр байгаа гээшэ гээбди даа… Арбан дүрбэн он ябажа байгаа гээшэ гү даа, – гэжэ Намсарай тогтонгүй, саашань үргэлжэлнэ. – Тэнгэри газар улайба, сайба, утаатай мүшэн бии болобо гэжэ байгаад хөөрэлдэхэ. Дайн сэрэг болохоньшье ха гэлсэхэ зариман, нүгөөдүүлынь болоошье юм ха гэлсэхэ. Тиигэһээр байтар Германиин сэрэг дайгааршье оробо юм ха гэлсэбэ даа, бүри үнгэрхэдөө, буряад хүбүүдые хаанай албанда, хойто газар уруу татаханьшье гэһэн абяан гараба. Хүн зоной тэрэнэй худал, үныень ойлгожо ядаһаар байтар, Хуасай отогой Ринчин гулбаа дасанай газаа албатанаа суглуулжа, Хархын адагай хоёрдугаар таһагай ахалагшань үдэтэ бэшэг Шэтын генерал-губернаторай сэрэгэй циркуляртайгаар уншабал даа. Маани хурал болоод даа, дасан дуган, мэдээжэ хэрэг ааб даа.
Тэрэ зун би Бэлшэртэ үбһэндэ байбаб. Үбһөөр бариһан нэгэ бишыхан отогто гансаараа һэм. Ногооншье һайн һааб даа, залуугай шадалшье мүнөөнэйхидэл юун жэшээтэй юм байха һэм, яһалал һанаандаа сабшасагаадаг байбаб.
“Мүнөө иимэрхүүгээр Сэмүүн болотор ото ябабал, үшөөшье нилээхэн юумэ хэжэрхихэл һэн хаб даа. Магадгүй, һүүлдэ нэгэ малайшье юумэхэнтэй болохогүй хүн гүби? Тиигэһээр хүл дээрээ гаража, Сэжэбтэеэ ниилэхын аргал бэдэрхэ байна даа”, – гэжэ бододог байбаб. “Теэд Ямпил басагаяа намда үгэхэ гээшэ гү? Юундэ үгэхэгүйб, теэд? Би залууб, шадал шэнээгээр балай ядамаг бэшэ ха юмбиб, ажал хүдэлмэриһөө тунхаридаггүйем Ямпил өөрөөшье мэдэхэл ха юм. Үгытэй гэхэ гү? Теэд шадал шэнээн, хүсэ зоригой байһан хойно зөөри олдохо, хэдыдээшье олдохо. Ямпил энээниие ойлгожол байха ёһотой. Өөрөөшье яһала үгытай ябаад үзөө ха юм. Би Сэжэбтэ дуратайб. Сэжэб намда дуратай. Юундэ үгэхэгүйб?”
Тиигээд:
— Баһал жэгтэй юм даа, залуу ябаха гээшэш: одоол үнөөхи “далай үбдэгсөө” гэдэгынь залуул ябахын хэрэг хадаа, хай, — гэжэ Намсарай үбгэн энэ үдэшэ түрүүшынхиеэ шахуу миһэд гэбэ.
— Тиимэрхүүл бодолтой нэгэ үдэр үнөөхи үбһэеэ сабшажа ябабаб. Оролгоһоо һаяшаг оронхойб, хажууршье хурса һэн бэзэ даа, үлэн ногооной даалтатайшье гээшэнь хэлэшэгүй – сабшажа ханалгүй. Тиигэжэ ябатарни гэнтэ хэншьеб ооглоходол гэбэ. “Хэн байлтай юм? Гансааран бэшэ хүн гүб”, — гэжэ гайхабаб. Хүнһэ асаржа хүн ерээ гэхэдэш, юумэмниш дууһаха үды. Гайхаад харахадам – отогойм хажууда нэгэ моритой хүн бии хэбэртэй. Нэгэшье бэшэ, бүри хоёр гү. Ошобоб. Ерэн гэһээмни, Ямпил Сэжэбээ шэрэнхэй байжа байба. Баярлабашьеб, гайхабашьеб. “ Яахадаа Сэжэбээ асаралдаа гээшэб, али…” Тиигэжэ һанахадаа, тэһэршэн алдаха хүм. “ Үгы юун тиимэ юумэ байхань һэм даа”, — гэжэ бодоноб. Тиигэбэшье ойлгожо яданаб. Таамагшалнаб, тулинаб. Ямар нэгэн шухала хэрэгшье гараа гэхэдэ, ямар тиимэ хэрэг байхань һэм?
Харин Ямпилни тэргэһээ мяха, тоһо, түйсэнүүдтэй архи даа, шэнэ бэриһэн хонин тараг гэхэ мэтые буулгана, галай хажуугаар обоолно. Хөөрэхэньшье гэжэ – нал нашан, юрэдөөл, урданай Ямпил бэшэ.
— Ёһотойл бэрхэ хүбүүн байнаш даа, — гэжэ байгаад, мүрэ ташааем альгадана. Гансал иигэжэ тамир шадалайнгаа барагдашатар умда уһа уунгүй ябахагүй юм, бэеэ хардаһан баалаһанай хэрэг байхагүй. Залуу зон бэеэл гамнаха хэрэгтэй. Энхэ элүүр ябахаһаа бэшэ юуншье хэрэггүй. Элүүр ябахада юуншье олдохо – зөөри зөөшэшье, баян ноёншье бологдохо.
Миниинь ойлгохошье юумэн гэжэ үгы. Гансал бодоноб: “Яаһан ухаатай, һайн хүн агшаб энэ Ямпил. Иимэ хүншни үгытэйш гэжэ хёлойжо һуухагүй, ямаршье һааш, гансашье басагаа үгэхэл даа. Гансал ажалша бэрхэ, ухаатай байха хэрэгтэй”. Харин Сэжэбээ харахадам, юундэшьеб, балай тиимэ бэлэхэнээр хүхеэд орхихоор бэшэ янзатай. Теэд эсэгынь хажууда юуншье гэхэбши даа, асуухыншье аргагүй.Мэдээшэгүйл болоод һуунаб.
Тэрэ асарагша юумыень эдибэ, уубабди. Бишье халуун наранда ябажа ябажа ерэһэн, тархидам гараадхиба ааб даа.
Харин тугаархи хөөрүү хүхюу Ямпилни улам бүри муу боложо, һүүлэй һүүлдэ хэлэбэл даа:
— Намсарай, ши мэдэнэ ха юмши даа, мүнөө ямар сагай боложо байһые. Сэрэг суур, албан… Ехэ тиимэл һаа, хүшэр хүндэ бэшэ юм ааб даа албан гээшэмнай. Албаншье гэжэ даа, ара талын хүдэлмэрил ха юм – элүүр энхэ хүн яашахань һэм, хоёр жэл соо ябаад, газар уһа үзөөд ерэхэл даа. Харин бэедээ гэмшэгтэй, үбшэн тулюур хүндэ гайтайл байна даа. Яажа манай Гатаб ябаха гээшэб даа – ойлгоногүйб. Үсэгэлдэр Зандан-Дугар эмшэдэ ошожо, һудалаа барюулхадань, бүри бүтэхэгүй гэнэ. Яаха юм гээшэбдаа, гараха орохошье нүхэеэ олоногүйб. Хэрбээ тон абаха болоо гээшэ һаань, һалаал даа. Тиимэ хүн хайшаа ошохо һэм. Ай даа, бэрхэтэйл байна даа, бэрхэтэй.
Тиигээд нам уруу дүтэлжэ:
— Үгы, юрэдөө, намдаа туһалхагүй хүн гүш даа, Намсарай, а? – гэнэ. Ши юу ядаха һэмши.
Яагаашьегүй ябаад ерэнэ бэзэш. Залууш, хүсэ шадал ядаха бэшэш, яахашьегүйш. Би баабайеш газарта хүргэнгүй үргэхэб, юугээршье ядаахагүйб. Адууһа, малда дуратай гүш, мүнгэндэ гү – дууһыень үгэхэб. Гансал туһалыш даа, Намсарай, туһала.
— Иихэдээ Гатабайм орондо албанда ошыш гэһэн болоно гү даа, юрэдөө? – гэжэ Доржоодой асууна.
— Тэли гэжэ ааб даа…
— Харалши даа, һүрхэйл!
— Зай, яалтайб иихэдэнь? Үгышье гэхын аргагүй, ямар хэмэршье һаа, баһа Сэжэбэй эсэгэ ха юм. Анханһаа хада үгынь дуулаха, дурынь гутаахагүй гэжэ оролдодог, доро унадаг һаабзаб.
Теэд зайшье гэн гэһэйш – гэртээ ганса тэрэ үбгэршэһэн эсэгэшни… Угайдхаһаа, Сэжэбэй аха Гатабые орой үбдэдэг, бэе муутай гэжэ дуулаагүй бэлэйб. Хараал сагтам ардагта мордошоод, архидажа, наншалдажа ябагша бэшэ гү? Яаха хээхэеэшье маргашанхай, гайхашоод, һуунаб. Харин Ямпилайм гуйха хайхань гэжэ хэлэшэгүй.
Һүүлэй һүүлдэ: “Нээрээшье, би юу ядаха һэнбиб даа , ябаад лэ ерэнэ аабзаб. Эсэгымни харана ааб даа – Сэжэбшье гэжэ байна ха юм. Харин һүүлдэ ерээд, Сэжэбээ эрижэ байхадаа, ямар бата, баатар байха гээшэбиб. Алта мүнгыеньшье абалсахаб”, — гэжэ бодобоб. Угайдхаһаа тархидамни гарашанхай.
— Зай, — гэбэб һүүлэй һүүлдэ. – Яахань һэм, болоно бэзэ.Зүгөөр баабайемни бү орхёоройгты
Харин бүтэн бүлеэн бусаа һаам, гомдохоохо һэн гүт даа.
Тиигээд өөрөө Сэжэб тээшэ харанаб. Ямпилшье ойлгоһон хэбэртэй дохигод гэбэ.
Гар хүлөө барисалдаад, тэрэ һүниндөө бултадаа гүйлгэлдэжэ, һугаяа ерэшэбэлди даа. Эсэгэдээ хэлэбэб.
— Ээ даа, — гэжэ эсэгэмни тархяа һэжэрбэ. Энэ яндан хара Ямпилай мэхэдэнь оробол ха юмши даа. Харин дан лэ Ямпил, Ямпил гэжэ ябажа гүйхэдэшни, иимэ юумэ болохо гэжэ һанагшал һэм.
Ехэл дураа гутаа бэлэй даа, тиихэдэ, хөөрхы. Мүнөөшье һанахадаа досоом хара буугша. Үнгэрхэдөө юумээ үмдэжэ, Ямпилтан тээшэ ошохоо тухеэрбэ. Теэд бинь табибагүйб даа. Мүнөө хэлсээн хэгдээ, хожомдоо ха юмши гэжэ ойлгуулбаб.
Сэжэбтэеэ хүлеэлсэхэ, бэе бэеэ мартангүй һаналсаха гэлсээд, эсэгэтэеэ бага хүйтэншэгөөр хахасажа, ( үгымни дуулабагүйш гээ ха юм даа – шангахан үбгэжөөл һэн ) гурба хоноод байхада, Һугаһаа мордобобди.
“Байгал далайн баруугаар
Бархируулаад вагоноор
Баян хаанай албанда
Байдалаа орхижо мордобобди“,-
— гэлдээд лэ ябаалди даа.
Энэ үедэ хаанашьеб дүтэхэнэ, хойто ой соомнай хэбэртэй, бүдүүнээр, утаар, хайшаашьеб зосоо жэхымэ аягүйгөөр шара шубуун һүхиржэрхибэ. Бидэ булта залд гэлдэн, шара шубуун гэжэ хэды мэдээшье һаа, эжэлүүдгүй иишэ тиишээ хараашалан һэр мэр гэлдэшэбэбди. Юундэшьеб даа, зосоо нэгэ аягүй, нэгэ хайшаашьеб, жиираггүй шэнги болоно.
— Үү, шүдхэршни! – гэжэ хэнһээшье үлэмжөөр сошоһоноо балаалан, Доржоодой сухалтайшье бэшээр һаа, шангаар хараана. Тиигээд һэмээхэн, хүндэ мэдүүлхэгүй һанаатай, гал тээшэ дүтэлөөдхинэ.
— Байза, дан холо ябашоогүйдэнь борогшоноо барижа уяха болоо гээшэ гү даа, — гэжэ Митэб үни һууһандаа шалашаһан хүлнүүдээ ёоложо байжа тэниилгэн бодоод, ногтоёо абажа, зүүлжээ ошобо. Тээ саанаһаань, харанхы сооһоо поодолой һүлэмхихэн абяан дуулдана.
— Тиигэ, тиигэ, — гэжэ Митэбэйнгээ үни ябашаһан хойно Намсарай зүбшөөнэ. Тиигээд бэлэ һаяаршье оёортоо хүртэхэгүй аршуул сооһоо тамхяа удхажа, гааһаяа хүхэнэ.
Хөөрөөгөө үргэлжэлүүлхынь би тэсэжэ ядан хүлеэнэб.
Тамхинай үдхэн сагаан утаанда Намсарай үбгэнэй нюур, мананда далдалагдаһан мэтэ, хаа яа харагдахаа болин бүрхөөгдэнэ.
— Хойшо хоёр жэл тухай гээшэ гү даа ябажа ерэбэб. Нүхэдни намһаа үшөө һайсахан урид ерэһэн байгаа. Би хүйтэн нойтонһоо боложо, нэгэ яндан үбшөөр үбдөөд, үхэн хатан алдажа, дүрбэн һара госпитальдо хэбтэһэнээ арай гэжэ хүл дээрээ гаража үндыхэдөө, гансааран бусабаб.
Хүйтэн үбэлэй нэгэ харанхы һүни Могзонһоо хамбышадаар аһажа, гэртээ хүрэбэб. Нэгэ яндан хүйтэн хубсаһатайб, мүнгэншье гэжэ юун байхань һэм. Харин һайн хүнүүд дайралдажа, түлөөһэшье эреэгүй, гэртэм хүрэтэр хүргэжэ үгөө бэлэй. Зуурандаа тэдэнэйнгээ эдиһэнһээнь эдилсэжэ, ууһанһаань уулсажа, даха, пениигынь үмдэлсэжэ ябаашье һаа, зууран алдахаш. Жабар гээшэнь – сагаан манан. “Гэртээл хүрэжэ абаа һаа“, — гэжэ һанаха хүнби.
Харин шаргааһаа арай голтойхон буужа, асарагша зоноо: “Гэртэ ороёл, дулаасаял“ – гэхэ гэн гэһээш, гэршни харанхы. Гүйжэ ошон гэхэдэм – үүдэн томо гэгшын суургаар суургадагдашанхай, сонхонуудынь хаб-яб хадаатай.
Тиихэдэ досоомни нэгэ ямаршьеб юумэн таһаршахадал гээ бэлэй. Тэдэ зонуудтаа арай шамайхан: “Хүлисыт“, — гэжэрхёод лэ, тэсэхэ аргам һалажа, орилшоо һэм. Тэдэмнишье намайгаа зосоо зосоохоноо: “Барһан, хөөрхы“, — гэлдээд лэ ябаа һааб даа. Харин би нилээд удаан хооһон гэрэйнгээ хажууда һуубаб. Һүүлэй һүүлдэ зуурашаха болоходоо хүршэтэн уруугаа һалирбаб. Мэжэд-Доржотон тиихэдэ манай хажууда һуудаг байгаа. Нэгэ хүдэр томо хара һамгатай һэн даа, Балмасуу гэдэг гээшэ һэн гү даа.
— Үнөөхи Галдан-Доржын эжы гү даа? – гэжэ Доржоодой урдаһаань асууна.
Нэгэ хэды абяагүй һуутараа:
— Тиимэ, тиимэ. Галдан-Доржын.., – гэжэ Намсарай үбгэн хөөрөөгөө саашалуулна: — Ехэл намай хүндэлбэ, ямбалба, хайрлаашье юм бэшэ гү даа. Мяха, шүлэ, сай уһа табиба. Теэд хоолойдом юумэн орохоор бэшэ һэн. Оро ороһоор:
— Баабайм иихэдээ хаана гээшэб? – гэжэ асуубаб
Абяа гараха хүн гэжэ үгы. Һүүлэй һүүлдэ Балмасуунь арай гэжэ дуугархадаа, зүрхэ уруум хутага шаабал даа:
— Үни хада, нёдондо хабар аялаа хамнай даа. Оромтойгооршье Ямпилтан үргөө хараагүй. Хүршэнэрэйнь, аймаг хотонойнь харалсаа, үргэлсөөгүй байгаа һаань, яахашье юумэ һэм, – бү мэдэе.
Иигүүлхэдээ миниишье зосоо ямар амар заяан байхань һэм даа. Мэжэд-Доржотонһоо гараад лэ, Ямпилтан уруу гүйжэрхибэб.
Ороходомни, Ямпил хоймортоо зула бадараажархинхай, һахы һалаг мяхалжа, шүлэлжэ һууна. Галайнгаа хажууда – һамганиинь. Тээ саана, орон дээгүүрээ, Гатабынь хурхирна. Хараашалхадамни, Сэжэбынь үгы. Оромсоорни һүү-һай, һахы һалаг бололдобо.
— Ай хөөрхы, бусабабши даа, һайн ябаа гүш даа?
Үхэһэн хойноо. Зосоом тэсэхэ аргам һалаад лэ, сэхэ Ямпилдань ошожо:
— Хаанаб эсэгэм?! – гэбэб.
— Эсэгэшни нёдондо хабар үргэмжэ харууһашье ядаагүй, һайханаар аялаа һэн. Бурхандаа буянтай үбгэн байгаа байна даа.
— Худалаар бү хэлэ, — гэбэб. – Хаанаб Сэжэб?
— Сэжэб? – гэжэ минии Сэжэб тухай һурахагүй аад лэ һуражархиһан мэтэ гайхана.
— Аа, нээрээ дуулаагүй гээшэлтэйш даа… Үни бэд даа, нёдондо хада, хадамда гараа һэмнай даа.
Тиигээд үшөө урдаһаамни мүнгэ гаргажа һарбайха юм.
— Һайнши даа, Намсарай, Гатабыем абарааш…
Бузар лэ нохой һэн даа тэрэ Ямпил, мүнөөшье болотор ой ухаанһаам гарагшагүй…
Намсарай үбгэн галай хажууһаа тугаарай үлөөһэн бишыхан харахан тогоотой сайгаа абажа аягалаад, дээрэ дээрһээнь гудамхина. Тиихэдэнь аягаяа бариһан барьягар томо, хатанхай гэшүүһэндэл адли болошонхой хургатай гарынь үлэ мэдэг һалганана.
— Баабай , энэ шэнэ зөөхэйһөө сайдаа хэхээ яагшабта даа, — гээд, Сэндэмэ баабайнгаа үгынь дуулахагүй хадань сухалдаһан хэбэр үзүүлэн, тунтагад гэнэ.
— Өөрэгүй, өөрэгүй, яаха һэм…
Тэнгэри улам бүри сэлмэжэ байһан янзатай: эндэ тэндэ үүлэнэй забһараар ганса нэгэн мүшэхэнүүд бултайжа, өөһэд хоорондоо баһал юушьеб хөөрэлдэһэндэл, дан лэ һаа хүхюутэйгээр эмнилсэнэд.
Тиигэһээр байтар Тэмээн хадын бага нахид гэһэн оройгоор арбан табанай малаан халзан аад, улаан һара бултайжа, һулахан гэрэлээрээ оршон тойрониие бүдэг бадагтай худхана.
Абяаниинь Митэб борогшоноо асараал ха, гэрэй урдуур гэнжэ ханхинажа, морин турьяна.
— Тиигэжэ баһал нютагһаа гаража ошохо баатай болоболби даа, бэшэ яахабши даа, — Намсарай үбгэнэй хоолой мүнөө бүдэхир мохитонги, бүри аалихан болошонхой. – Мүнөө эндэ тэндэ тэнэжэ ябахадам, Анна һанаандам ходо орохо. Тиимэ нэрэтэй нэгэ ород басаган үбдэшөөд госпитальдо хэбтэхэдэм сестрагаар хүдэлэгшэ бэлэй. Тэрэмни намайгаа – ганса буряад эндэ хэбтэнэ гэдэг юм һэн гээбы даа – хүндэлхэ, ямбалха.
Баян ноён, хаан бурхан тухай намдаа үдэшэ бүри хөөрэхэ. Харин бинь, үбэштэй, этигэжэ үгэхэгүйб: “Энэ залуу басаган аад, иимэ юумэнүүдые хаанаһаа мэдэхэбши даа”, — гэжэ зосоогоо һанахаб.
— Һүүлдэ ойлгохош даа, — гэхэ тэрэмни. – Гансал ойлгоорой, дан һүүлдэ боложо болохо.
Ошожо модо мүргэтэрөө нюдөө нээхэгүй жэгтэй зөөринүүд ха юмбибди даа хүүнүүд гээшэ. Харин Аннымни хэлэдэг тон лэ зүб байһан байгша даа, һүүлдэ һанахадам. Теэд талаан болоходо, даншье хожомдоогүй байгаа агшаб.
Гушаад онуудаар дахин һөөргөө, гэртээ бусажа ерэбэб.
Хамаг юумэн хуу ондоо болошонхой байгаа даа: хаа хаанагүй коммунанууд, колхозууд… Урданаймнай юумэн үгы.
Нютагаа бусахадам, үнөөхи Сэжэбни зосоом хаха ороод лэ үдэршье, һүнишье амар заяа үзүүлхэгүй. Сэжэб нютагаймнай Жэгмэд ноёной хүбүүндэ, Базаржабта хадамда гараһан байгаа. Гэртэһээ гарадаггүй байһан юм гү, али Базаржабынь зорюута намтай уулзуулхагүй гэжэ оролдодог байгаа юм гү, бү мэдэе, зүгөөр, оройдоошье Сэжэбые харахагүйб. Холоһоошье һаань, үрөөһэншье нюдөөрөө һаань, хараһайб даа гэхэдэш, юун байха һэм даа, харагдахагүй. Һанаандаа баһал зобохо тулихаб.
Тиигэһээр байтар нэгэ уулзаха иимэ арга олдобо. Би тиихэдэ Сомоной зүблэлдэ зайһанаар хүдэлжэ байгааб.
Нэгэтэ баяшуулай юумэ бэшэлгэн болобо гээшэ. Нюдаргашуудые сүлэлгын урда тээхэнэ гээшэ һэн. Хажуудаа хоёр хүнтэй, нэгэ милиционертэй Базаржабайда ошобобди. Ороходомнай, Базаржабшье гэртээ үгы, харин Сэжэб гансаараа, хойто орон дээрээ үхибүүгээ хүдэлгэжэ һууна.
…Дурлаха гээшэш баһал һүрхэй хэрэг даа, шүдхэр абаг… Хэды жэл?.. Сэжэб бидэ хоёрой һүүлшынхиеэ харалсаһаар аяар арбаад гаран жэл болоо бшибы даа. Мартаашьегүй һаа, юрэдөө, тойрогошохоор болоо юм губ даа сохом. Харажархин гэхэдээл, бахардаад, мэгдээд… Хажуугаарнь үшөө тэдэ нүхэдни юун гэжэ һанахань гээшэб гэжэ айнаб. Арайхан голтой бэеэ гартаа барижа:
— Гэрэй эзэн хаанаб? Али та юумээ бэшүүлхэ гүт? – гэбэб.
Тэрэмнишье баһал нилээдгүй сошоо, бахардаа хэбэртэй даа. Үхибүүгэйшье һамааруулхаа мартажархинхай, хүхэ сагаан болошонхой урдаһаамни хараад хүдэлнэгүй. Хүгшэрһэншье янзатай, зүдэршэһэншье.
Эндэ ёһорхохошье аргам һалаба даа:
— Сэжэб, — гэбэб. – Угайдхаһаа үхибүүгээ абыш даа.
Зосоогоо хайрлажа үхэшөөгүй байнаб. Даншье жаргалтай байнагүй хаш даа, хөөрхы. Ошоод эльбэһээб, энхэрһээб гэжэ һананаб… Теэд аргагүй. Нүхэдни хажуудам. Бишье миин лэ Намсарай бэшэб – засагай түлөөлэгшэб. Харин Сэжэб – хүнэй һамган, угайдхаһаа, нүгөө ангиин. Һүүлдэ хэрэгээ дүүргээд, газаашаа гарахадамнай, Сэжэб хойноһоомнай гаралсаба. Мориндоо мордохоо байхадамни, хажуудам ерэжэ:
— Намсарай, — гэбэ.
— Харин миниинь зосоо тэрэ урдань мэхэлүүлһэнэй гомдол мууларни гэнтэ бусалжа, тэсэхэ аргамни барагдаад:
— Холо бай! – гээд, морёо ташуурдажа харайлгашабаб.
— …Хаа яа мүнөө һанагшаб даа: хэрбээ тиихэдэ Сэжэбтэй хөөрэлдэһэн, хэлэһэн үгынь шагнаһан байгаа һаамни, хамаг юумэн хуу ондоогооршье эрьежэ болохо байһангүй юм гээбы даа…
Намсарай үбгэн нэгэ хэды соо абяагүй боложо, бодолгото болоно.
Мүнөө һара улам дээрэ гаранхай. Тэрэнэй туяан алтан дэлхэйе мүнгэлэн, тэрэ аглаг үндэрһөө адхарна. Тэнгэридэ нэгэшье үүлэгүй – сэлмэшэнхэй.
— Үглөө үглөөнэй уһатай гүбди? – гэжэ Намсарай гэнтэ басаган уруугаа эрьенэ.
— Үгы, нэгэл сайн уһан бии.
— Теэд ошоод ерэхэ бэшэ гүш?
— Тиигээ һаа, энээхэн уһаараа үшөө нэгэ тогоо сай табижархия.
— Би ошолдоод ерэһүү, — гэжэ Доржоодой һуга харайн бодоно.
— Гэмгүй даа, Доржоодой, гансаараашье һаа, аргаа оложо иигэн тиигэн асарна бэзэб.
Харин ши хүлөө гамна, хожом хэрэгтэйшье боложо болохо, — тиигээд юундэшьеб уралаа һориилгон, Доржоодой тээшэ бэшэ, харин нам тээшэ хаража, миһэд гэнэ. Сай табижархёод, хүнэгөө абажа, Сэндэмэ урагшаа, горхон тээшэ ошоно. Һарын һүүдэгэр толондо тэрээнэй сагаахан пулаадынь холо хүрэтэр сайбалзан харагдана. Би тэрэнэй хойноһоо алдангүй шэртэнэб. Һанаандаа энэ басаганда атаархан гайханаб: “ Яагаа иимэ айдаггүй хүн байдаг юм даа, угайдхадаа басаган аад. Бишье һаа хүрэтэрөө тэрэ аяар горхон хүрэтэр мүнөө ошохоо, юрэдөө, сохом жэхыхэ байнаб даа”. Сагаан пулаад мүнөө харагдахаяа болижо, боро хараандал бүүдэгэр манан соо шэнгэшэнэ.
Митэб гэшүүһэ хухалжа галдаа нэмээд, сайгаа бусалгана.
Намсарай үбгэн дахин эхилнэ:
— Харин үшөө нэгэ хэды болоод, Базаржабые тушааха гэжэ ошон гэһээш, Базаржабшье, Сэжэбшье гэжэ байхагүй. Үнгэрхэдөө тэрэ үхибүүгээ абаад, ойдо гарашанхай. Хүйхэр хүн һааб даа, Базаржабнай. Таанадшье мэдэхэгүй бэзэт даа?
— Бэдэрхэ хэрэг гарабал даа. Нютагайнгаа үгытэйшүүлһээ арбаад зониие суглуулаад, буу шуу үргэлжэ, ойдо гарабабди. Гурбан хоногто ойгоор тэнэбэбди. Дүрбэдэхи үдэрэйнгөө үдэшэлэн, тээ оройхон боложо байхада, Мэгжын хойто энгэрэй шэнэһэн соо ябажа ябабабди. Мориднай эсэшэнхэйнүүд, хонохо газар тухай хөөрэлдэнэбди. Тиигэжэ ябатарнай гэнтэ тээ урдамнай, ойрын бүлэнсэг сооһоо, нохой халхай, буу һүрэшэбэл даа. Нэгэмнай моринһоо унашаба. Дахин буу һүрэжэ, нүгөөдымнай мориниинь унашаба. Түргэхэн моридһоо һүрэжэ буугаад, модоной саагуур хоргодожо, тугаархи буугай һүрөөшэ бүлэнсэг уруу нюдэ нюургүй нэерүүлбэбди. Тээ һайсахан буудасагаагаад, урдаһаамнай юумэнэй абяагүй болошоходо, модонойнгоо саанаһаа гаража ошобобди. Харан гэһээмни – тэрэ бүлэнсэгэйнгөө арада нэгэ хүн алдалшанхай хэбтэнэ… Дүтэлэн ошоходом… Ай заяан зайлуул – Сэжэб! Бэшэ хэншье үгы. Бэшэнэй Базаржабайнь хойноһоо эльгээжэрхёод, мэдээтэй мэдэгүй Сэжэб дээрэ тонгойбоб. Тэрэмни арай голтойхон амиды. Сээжээрээ ходо буудуулшанхай. Намай харамсаараа, гэншэхэеэшье болижо, унтаржа эхилһэн нюдэдынь дахин гэрэл ороходол гээ бэлэй.
Самсаа шуулажа, шархыень уяха гэхэдэм, уюулбагүй.
— Орхи даа, Намсарай, дэмы… Шамай эндэ гэжэ мэдээ һаа…
Арай гэжэ дуугарна хэбэртэй.
— Хүлисөөрэй даа, — гэнэ, — Намсарай, намайгаа. Би тиихэдэ… Дураараа Базаржабта гараагүйб… Баабай…баабай… Абга ламатай… Хоёр хара мэнгэтэйш гээд…зобохо тулихат гэхэдэнь… Шамайл һайн ябаһай гэжэ… хүлисэ… Гансал басагым абажа ябаарай…
Аминиинь улам дээрэ гарана. Харахадам, нюдэниинь улам бодигоосогүй боложол байна.
— Хүлисыш даа, намайгаа, Сэжэбни, нүхэрни, — гэбэб. Бэшэ юуншье гэхэ мүрөө олоогүйб.
Үни удаан хэмнайш, юушье хэлээгүй, абяагүйнүүд һуубабди.
Тиигэһээр байтар, Сэндэмэмнай уһаа асаржа, сайгаа болгожо, булта дахин сайлабабди.
— Харин мүнөө һанахадаш жэгтэйшье гээшэ гү даа, һониншье гээшэ гү?.. – гэжэ Намсарай үбгэн гашуудалтайгаар миһэд гэнэ.
— Тэрэ Базаржабынь олдоһон юм гү? – гэжэ Митэб һонюушархан асууна.
— Хэн мэдэбэ, һүүлдэ үхэһэн бэеынь олоо агша гү, али үгы гү – һананашьегүйб.
Тээ тиигэһээр:
— Зай, унтахаар болоо, үглөөдэр сэлмэг байхань ха. Эртэ бодохобди, — гэлдэжэ булта галай хажууһаа юумэнүүдээ суглуулжа, гэр уруугаа ошобод.
Харин минии үргэһэн хүрэнэгүй. Залиржа эхилһэн галайнгаа хажууда үшөө үни удаан гансаараа һуубаб. Элдэб бодол зосоомни түрэнэ, худхалдана, бэе бэеэ һэлгэнэ. “ Урагшашьегүй һаа, хамаагүй, зүгөөр иигэжэ дурлаха гээшэ жаргал гээшэ ха юм даа, — гэжэ бодоноб. – Ядахын сагта үбгэн наһан болошоод һуухадаа, энэ наһан сооһоо һанаха нэгэ юумэтэй һуугдаха ха юм”. Тиигээд: “ Хэзээ нэгэтэ иигэжэ дурлаха жаргал намда ерэхэ гээшэ гү даа? – гэжэшье шэбшэнэб.
Гэнтэ хэншьеб арадам:
— Үргэһэншни хүрэнэгүй аал иихэдээ? – гэбэ.
Залд гэшэбэб. Эрьелдээд харахадам… Сэндэмэ байба.
— Үгы , — гэжэ урдаһаань юундэшьеб ехэ удаан, мүнөө тэрэниие түрүүшынхиеэ хаража байһандал, һонирхон харабаб.
— Миниишье баһа…
Харин дүүрэн һара эдэ одо мүшэдөөр ялалзан байгаа тэрэ огторгойн оёоргүй гүнһөө маанад дээгүүр, манай энэ орбогорхон гэр дээгүүр, энэ гол, энэ заха хизааргүй хүбшэ тайга дээгүүр мүнгэн гэрэлээ адхажал, адхажал байгаа һэн…
К.Цыденов.Һарата һүнинүүд. Улаан-Үдэ,1961.
Ким Цыденов.Һарата һүни.Улаан-Үдэ,1976.
_________________________________________________________________________
На покосе
В то дождливое, пасмурное лето я работал на покосе в родной Хасурте. Даже древние старики говорили, что не помнят такого сырого года. И вправду, день за днём лили бесконечные обложные дожди. Если выдавалось ясное утро, уже к полудню из-за сопок наползали облака, сперва казавшиеся безобидными, но вскоре их стягивало в тучу, и она тут же проливалась дождём на и без того не просыхавшее сено. Словно искали эти тучи именно наш покос, чтобы залить его.
Почти вся наша бригада ушла за хребет, где высокая трава от тяжести уже клонилась к земле. Лишь Намсарай Гэндэнов, ещё бодрый старик, дочь его Сэндэма, Доржодой, закончивший в минувшем году десятилетку и так до сих пор никуда не поступивший, демобилизовавшийся прошлой осенью из армии Митэб да я – остались на этом покосе. Как только прекратятся дожди, мы должны убрать остаток сена и укочевать вслед за бригадой.
Жили мы в старой заброшенной избушке, без окон и дверей. Стояла она на самой опушке тайги. Невдалеке хлестала о берега взбухшая от дождей небольшая таёжная речушка, угрожая смыть разбросанную у самой воды, чрезмерно напитанную влагой скошенную траву.
Старый Намсарай, не переставая, ворчит:
— И что это за проклятье такое, откуда дождей столько взялось. Ведь, бывало, раньше ждёшь не дождёшься маленького дождика. Туча появится, будто подразнит, посверкает молния, погремит гром – и поминай как звали: ни капли на землю не уронит. Но лучше уж как бывало, чем столько дождя. В сухую погоду можно хоть пять копен накосить сена. А нынче… Обрадовались, что трава высокая уродилась. Но толк-то от неё какой? Сгниёт вся, так без сена совсем останемся.
Но ворчание деда Намсарая ничего не меняет, и целыми днями толкаемся мы без дела в грязной, сырой заброшенной избушке. Доржодой, засунув руки в глубокие карманы серых брюк, мерит шагами наше неуютное жильё, и скрип его новых кирзовых сапог сливается со скрипом прогнивших половиц.
— Вам, дедушка, что? Вам всё равно, что дома, что здесь, — говорит Доржодой. – А каково нам, молодым? Сейчас бы погулять, в кино сходить или в ресторане посидеть. Так нет, торчи здесь, в этой гнили.
— Хватит, надоел, — обрывает Доржодоя растянувшийся с книгой на потнике Митэб.
Доржодой ненадолго умолкает, он подсаживается к нам с Сэндэмой и снова заводит свои бесконечные рассказы о городе, кинотеатрах, ресторанах. Тошно слушать эту надоевшую всем болтовню. Все его рассказы мы уже знаем наизусть, но обрывать его неохота. Может быть, тому причиной непогода, располагающая к лени, но так или иначе, мы молчим, хотя и не слушаем его.
И тут его снова прерывает Митэб. Он откладывает книгу, сладко потягивается.
— Да-да, в самом деле, надо что-то предпринять, — позёвывая, говорит он. – Когда нам должны привезти продукты, а? Придётся сказать этому парню, чтобы он раздобыл нам в правлении радиоприёмник и привёз его сюда.
— Эх, какие вы все стали, — вздыхает старый Намсарай. – Несколько дней пожить без приёмника не можете. А как мы раньше… Да что там приёмник, я уже о такой роскоши и говорить не стану… Но жили как, вот в таких лачугах…
— Так то раньше, а мы живём теперь, — снова вставляет Доржодой. – И почему мы должны жить плохо только потому, что так жили вы? Почему? Зато у вас были молитвы, вы испытывали самое большое счастье, шепча их в углу своей лачуги, набивая желудок арсой и хярмасой[1].
— Брось ты, парень, хватит! – оборвал его старик. – После десяти классов у вас, конечно, ума палата. Но не думай, что раньше все дураками были.
— А где же дела этих ваших умников? – И Доржодой начинает по пальцам перечислять: — Искусственные спутники они сделали? Нет! Запускали ракеты? Тоже, как будто, нет… Погодите, кто же это в прошлом году рассказывал? А, бабушка Бальжинима, кажется. На Мунхавтинском стане, говорит, жила бригада на хлебоуборке. Видно, только-только колхозы стали организовываться. Идём, говорит она, однажды, снопы вяжем. Вдруг что-то загудело вверху. Все побросали работу, задрали головы и кричат: « Ой, ерплан, ерплан! Не один даже, а целых два, смотрите!» Один старик… Как же она говорила? Однако это твой дед был, Митэб, а ?
— Кто знает? – пожимает тот плечами.
— Он, он, старик Содном, — подтверждает Намсарай.
— Так вот, этот дедушка Содном тоже поднёс к глазам ладонь и говорит: «Кричите «ерплан, ерплан». А почему я никакого ерплана не вижу? Вот этих двух коршунов вижу, а ерпланов не вижу!» Вот какие мудрецы были, — и Доржодой смеётся, видимо считая, что он окончательно уничтожил Намсарая.
Тот некоторое время сидел молча. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Потом, слегка улыбнувшись, старик покачал головой.
— Конечно, искусственные спутники люди моего поколения не запускали. Но без того, что сделали они, навряд ли можно было бы сейчас эти спутники запускать. И едва ли пришлось бы вам ходить сейчас в школы да щеголять в узеньких брючках.
— Подумаешь, счастье – школы, узкие брючки… Вы хотели бы, наверное, чтобы и мы ходили в овчинах. Завидуете нам, — не унимался Доржодой.
Тут, желая прекратить спор, вмешалась Сэндэма.
— Неужели, отец, нельзя сказать, чтобы привезли приёмник? Разве плохо, если у нас будет радио? – Сэндэма говорила редко, и мы с уважением относились к её словам, даже, наверное, с большим, чем к словам самого Намсарая. Вообще, Сэндэма казалась нам немного таинственной, не доступной нашему пониманию, хотя по нашим представлениям была разве чуток старше.
— Почему плохо? – сказал отец, и на лице его отразилась грусть. – Никто не говорит, что плохо. Но бывает похуже. Очень худо бывает, дочка, — добавил он…
Долгие летние дни в безделье тянулись бесконечно. И чтобы как-то сократить их, приходилось искать какое-нибудь занятие. Сперва сварим обед, поедим, потом, если хоть немного прекратится дождь, идём косить траву. Если же дождь не прекращается, ищем себе дело по вкусу. Дед Намсарай обычно сдирал бересту с молоденьких стройных деревьев и мастерил туески, в которые Сэндэма и Доржодой собирали голубицу. А мы с Митэбом брали старую берданку и отправлялись охотиться. С наступлением вечера все собирались в своей лачуге или, если не было дождя, возле неё вокруг костра. Здесь мы варили ужин и ели его, обжигаясь.
О чём только ни говорили мы у этих костров! Эти неторопливые, задушевные беседы у костра всегда рождали во мне какие-то новые, не совсем понятные, быть может, но тёплые чувства. Я представлял себе моих далёких предков, проводивших жизнь у таких костров. Мне слышались задушевные бурятские песни, то взметнувшиеся ввысь, словно топот горячего скакуна, то разливающиеся привольно, как широкие степи.
Но из всех этих вечеров мне особенно запомнился один. И хотя с тех пор прошло уже много времени, мне кажется, будто всё это произошло только вчера.
Тусклые, безмолвные зарницы слегка освещают далёкие хребты, назойливый тонкий писк комаров висит над самой головой. Душно, тоскливо.
Мы только что закончили ужин. Старый Намсарай подправил костёр, огонь с треском взметнулся ввысь, осветив большой круг, стреноженную кобылу, угрюмые отяжелевшие от дождей кусты.
— Вот ты, Доржодой, как-то сказал: подумаешь, счастье… А знаешь ли ты, что такое счастье? – неторопливо заговорил старый Намсарай, держа в руках алюминиевую кружку с недопитым чаем.- Счастье, — повторяет он и некоторое время сидит молча, шумно прихлёбывая чай. Проходит несколько долгих минут, пока он снова повторяет: — Счастье… Говорят, человек сам себе создаёт счастье. Может быть, и так. Иные без куска хлеба сидят, а уверяют, что счастливы. А другие – в шелка одеты, в масле купаются, а счастья у них нет. Одна тоска. Да и вообще, чем можно измерить счастье? Вот сегодня кажется тебе, что ты счастливый, а назавтра оказывается, что никакого счастья у тебя и в помине не было. А бывает и так – вспомнишь, как трудно было тебе в молодости, а оказывается, это и было настоящее счастье…
— Кто его знает, есть ли вообще на свете счастье, — перебивает старика Доржодой. – Читаешь книги, так там тебе такое счастье, такую любовь опишут, ай да ай, а здесь что? Может, где-то и есть такое, да только, конечно, не здесь. Что может быть в такой дыре, как у нас? Нет, куда угодно, но отсюда нужно бежать. – Он чертит прутиком на земле возле костра что-то непонятное. Никто ему не отвечает. Митэб недовольно косится на него. Кажется, он хочет сказать: « А тебя кто спрашивает?»
Старый Намсарай лишь слегка покачал головой. Его лицо скрывают поля надвинутой старой, некогда чёрной, а теперь неопределённого цвета шляпы, надетой поверх платка – защиты от назойливых комаров. И если бы не этот лёгкий кивок, можно было бы подумать, что старик уснул. Нет, он погружён в глубокую думу. Может быть, вспоминает свою молодость, безрадостную и вместе с тем кажущуюся теперь, с высоты преклонных лет, радостной и счастливой.
Намсарай немногословен. Но что-нибудь такое скажет, что надолго запомнишь. За это и уважаю я так старика. Вот и сейчас мы все молча ждём, что же скажет дедушка Намсарай.
Сэндэма чуть поодаль от костра моет посуду. Её тонкие длинные пальцы, освещённые огнём костра, кажутся очень белыми. Они движутся быстро, проворно.
Посидев ещё немного в раздумье, старик маленьким прутиком поджигает от костра трубку, выпускает густое облако дыма, подбрасывает в замирающий огонь сухих сучьев. Пламя, словно обрадовавшись, брызнуло искрами и, весело затрещав, неровным, красноватым светом выхватило из ночи небольшую поляну. Теперь лицо старика освещено, морщины на нём кажутся ещё глубже, и от этого оно выглядит совсем другим, каким-то суровым. Он ещё несколько раз выпускает клубы дыма, затем задумчиво начинает:
— Это было давно, очень давно… — И под весёлый, искрящийся треск объятых пламенем сухих сучьев, под низким пасмурным небом, под бесконечный плеск реки слышится задушевный рассказ о том, как два побратима – Гэндэн и Ямпил – в поисках счастья оставили родную сторону и пустились в скитания по чужим, далёким краям. О том, как пробовали они водить обозы богатых евреев, как бродили по северной тайге в поисках золота. О том, как однажды, в тёмную, холодную ночь Ямпил сбежал, захватив мешочек кое-как добытого золота, оставив у потухшего костра уставшего, спящего товарища. О том, как в конце концов Гэндэн понял, что молодость прошла, а счастья он так и не нашёл. Вернулся он тогда к себе на родину и здесь встретил бывшего друга, Ямпила, уже имевшего свои стада, обзавёвшегося семьёй…
Гэндэну пришлось наняться к Ямпилу чабаном. Лишь через год удалось купить коровёнку, и тогда Гэндэн женился на девушке Долгор из соседнего хотона. Как счастливы были они оба, ожидая ребёнка. Но, видимо, недолговечна была счастливая звезда Гэндэна: подарив ему сына, весенним ясным утром Долгор умерла. Сына Гэндэн назвал Намсараем.
— М-да-а… — вздыхая, тянет Митэб, сворачивая цигарку.
Сэндэма перестаёт мыть посуду и прислушивается к рассказу отца. Он говорит:
— У Ямпила были сын и дочка. Тоненькая, смуглая, весёлая хохотунья. Звали её Сэжэб. – Старик умолкает, словно что-то припоминая, вновь прикуривает и, несколько раз затянувшись, продолжает:
— Зимой Сэжэб училась в Читинской гимназии. А когда летом приезжала на каникулы, мы с ней вместе пасли овец в степях нашей Суги[2]. Я за отца моего пас овец Ямпила, а Сэжэб так просто ходила со мной. Но разве удержишь детей на месте, что им овцы? И мы, бросив отару, гоняли по степи, играли в прятки, в жмурки. Набегавшись вволю, усаживались где-нибудь в холодок под деревом, доставали из сумочки туесок с айраком[3] и, попивая его, болтали обо всём, что взбредёт в голову. Я рассказывал Сэжэб сказки, которых наслушался длинными зимними вечерами от отца, разные притчи из «Моря сказок»[4], Сэжэб говорила мне о том, что видела в Чите, что узнала в гимназии, о далёких чудесных странах, о людях, которые населяют их.
Как-то Сэжэб рассказала мне о неграх. Не поверил я, что могут быть такие люди.
— Брось ты говорить такое, — сказал я Сэжэб. – Как это может быть, чтобы у людей была чёрная кожа. Ты что-то придумала.
Сэжэб смеялась: как это я не знал простых вещей. Но откуда мог я знать? Разве учили нас в школах?..
Так незаметно проходило время, наступал вечер. Мы бежали к отаре. А овцы наши давно смешались с чужими. Пока ходишь, собираешь своих, становится совсем темно.
— А Ямпил этот здешний был? – вдруг прерывает рассказ Намсарая Доржодой. – Где жил он?
Признаться, никогда не видел я, чтобы Доржодой так внимательно слушал рассказ, как в этот вечер. Лицо его было задумчивым, оно мне показалось даже в этот момент красивым.
— Здешний, а как же, конечно, здешний, — отвечает Доржодою Намсарай. – Вон там, на правом берегу за оврагом, жил он, — И он показывает в темноту. – Ещё недавно возле развалин его дома коновязь стояла. Может, и сейчас стоит.
С наступлением ночи подул ветер, он разогнал комаров, развеял духоту, рванул дым костра и погнал его в сторону. Над сопками, что высятся на северо-западе, появилась светлая полоса очистившегося от туч неба.
— Шли годы. Мы с Сэжэб уже подросли, — продолжал Намсарай. – Четырнадцатый год, что ли, шёл. Говорили тогда, будто небо покраснело, звезда какая-то хвостатая появилась, а это, вроде значит, война будет. Потом стали говорить, что немец войной на нас пошёл, и даже пошли слухи, будто бурят будут на царскую службу брать. Люди ещё даже не успели разобраться, правильные это слухи или нет, как голова хуасского рода собрал своих подданных в дацане и прочитал письмо с пером[5] начальника второго отделения Усть-Харки с военным циркуляром Читинского генерал-губернатора. Мани и хурал, дацан и дуган — в общем, пошли сплошные молебны.
Я в то лето был в Бильчире, на покосе. Ямпилу сено косил. Жил один в маленьком шалаше. Был я тогда молодым, силы во мне было много, и трава в тот год уродилась на славу. Косил я на совесть. Не то чтобы я очень тревожился об Ямпиле. Нет, думал я о том, что если я таким манером поработаю, то, может, на какую-нибудь скотинку заработаю. Тогда немного на ноги стать сумею, а там можно будет подумать и о том, чтобы руки Сэжэб просить. Может, отдаст мне дочку Ямпил? А почему бы и нет? Я молод, сил у меня хватает, бог не обидел, с любой работой справлюсь, — это и сам Ямпил знает. Нищий, скажет? Но раз есть сила, упорство и, главное, желание трудиться, то и богатство найти можно. Ямпил это поймёт. А мы с Сэжэб друг друга любим. Почему же Ямпилу за меня дочку не отдать? Вот так я думал тогда. Глупым был, потому и думал так, — вздыхает Намсарай и впервые за весь вечер усмехается: — Молодым – море по колено.
Вот с такими мыслями как-то кошу я сено. Настроение у меня отличное: я недавно поел, литовка у меня острая, и трава словно сама ложится – знай лишь коси. И вдруг слышу, вроде меня кто-то окликнул. Удивился даже я: разве не один я на лугу. Продукты везти ещё не время. Огляделся, вижу, человек к шалашу моему подъезжает. Даже не один – двое. Иду к шалашу и вижу там Ямпила и Сэжэб. И обрадовался, и удивился. Зачем приехал хозяин да ещё Сэжэб с собой привёз? Или… От этой мысли сердце радостно забилось, я чуть не подпрыгнул. Но вовремя сдержал себя. Нет, думаю, не мог он для этого свою дочь привезти, тут что-то другое. Теряясь в догадках, ускоряю шаг.
А Ямпил тем временем с телеги варёное мясо снимает, масло, араки[6] в туесках, свежий тарак[7] из овечьего молока и складывает всё это возле огня. И разговорчивый такой – словом, будто подменили его.
— Молодец ты, парень, — хлопает он меня по плечу. – Только так долго без еды да питья работать нельзя. Силы свои беречь нужно, особенно вам, молодым. Здоровым будешь, значит, всё хорошо будет. Здоровому всё найдётся – и богатство, и радости всякие. А потеряешь здоровье – тогда какая цена тебе?
Слушаю я Ямпила и никак не могу понять, что с ним случилось. Или, может, не знал я его до сих пор, а он, оказывается, хороший, добрый человек. Чего ж боялся я тогда руки его дочери просить? Такой не откажет из-за того, что жених беден. Только нужно быть хозяйственным, трудолюбивым, а это у меня есть, Ямпил хорошо знает.
Я перевожу взгляд на Сэжэб. А она почему-то печальна. С чего бы это? Но спросить при Ямпиле ничего у неё не могу. Сидим мы, едим, выпиваем. После работы, на жаре араки сразу в голову ударило. Ямпил заметил это и вдруг пригорюнился.
— Намсарай, — говорит он, — ты сам знаешь, какое время сейчас: война, мобилизация. Служба, она, конечно, не такая уж трудная, какая там служба – тыловые работы. Что стоит здоровому парню поработать года два! Поездит, новые земли посмотрит и домой вернётся. А вот нездоровому, немощному, ох, как трудно. Как наш Гатаб такое выдержит, прямо ума не приложу. Вчера ездил к лекарю Зандан-Дугару, тот прямо так и говорит, ехать Гатабу никак невозможно. Что делать, прямо не знаю. Если заберут его, считай, конец парню. Ой, как тяжко, — вздыхает он и, придвинувшись ко мне вплотную, неожиданно говорит: — А что, Намсарай, не поможешь ли ты мне, а? Что ты теряешь? Ничего с тобой не случится. А отца твоего я на руках носить буду, ни в чём отказа он иметь от меня не будет. Скот тебе понадобится или деньги – всё отдам, что попросишь – ничего не пожалею, только помоги, Намсарай, не откажи, дорогой…
— Это что же, он хотел, чтобы вместо его Гатаба служить поехали? – прервал Намсарая Доржодой.
— Вот-вот… Многие, потом оказалось, так делали. А у меня тогда ещё возраст не подошёл.
— Смотри, каков он.
— Ну что было делать? И отказаться неудобно: всё-таки отец Сэжэб и за брата её просит. К тому же я всегда старался слушать Ямпила, ведь зятем его стать собирался, как же не слушать его. Но соглашаться мне нельзя было – дома ведь оставался один старый отец. Тем более, что знал я – не болен Гатаб, никогда не слыхал, чтобы болел он чем-нибудь. Как ни посмотришь, пьяный скачет на скакуне, драки затевает.
Сижу это я и не знаю, что ответить Ямпилу. А он всё просит: уважь, мол, выручи, всё для тебя сделаю.
— Ладно, — говорю, — только за отцом моим смотрите. – Тогда я о себе не думал, даже, признаться, заманчиво было в такую даль поехать, на белый свет посмотреть. Только отца оставлять одного было жалко. – А если вернусь живым, здоровым, — говорю Ямпилу, — не обойдёте, наверное, своей милостью. – А сам всё на Сэжэб смотрю. И Ямпил вроде понимает меня, всё кивает. Пожали мы друг другу руки и этой же ночью все втроём вернулись в Сугу.
Приехал я домой, отцу рассказал, что за Гатаба на тыловые работы еду. А он лишь покачал головой.
-Э-э-э, хубун мой, обкрутил- таки тебя этот негодяй. Слишком уж ты вокруг него бегал: « Ямпил да Ямпил…» Я так и думал, что обкрутит он тебя.
Очень возмутился тогда отец мой, сильно возмутился. Даже чуть было не пошёл к нему. Да чего было идти: слово сказано, его обратно не возьмёшь.
И вот простились мы с отцом. Простились холодно. Обижен был старик, что , не спросив его, дал я слово Ямпилу. А надо сказать, отец мой был очень справедливый, хоть и строгий человек.
Покидали мы Сугу с песней.
По западному берегу моря- Байкала,
В ревущих, грохочущих вагонах
На службу батюшки-царя,
Мы едем, оставив свой дом.
Старый Намсарай поёт эту песню, поет тихо. В это время где-то совсем близко из темноты леса доносится уханье филина. От неожиданности мы все вздрогнули, и сильнее всех Доржодой.
— У-у, чёрт! – стараясь скрыть испуг, выругался он и придвинулся ближе к костру.
— Надо, однако, кобылу привязать, — говорит Митэб, поднимаясь. – А то уйдёт далеко. – И, распрямляя затёкшие ноги, он берёт узду и скрывается в темноте, откуда слышится едва уловимое позвякивание ботала.
— Да-да, иди, — соглашается дедушка Намсарай, хотя Митэба уже не видно. Потом старик достаёт свой кисет и, сунув в него трубку, зачерпывает табак, прижимает его пальцем, закуривает, жадно затягиваясь. Его лицо на какой-то миг, словно в тумане, скрывается за клубами табачного дыма.
— На западе пробыл я, — продолжает Намсарай свой рассказ, — около двух лет. То ли от сырости и холода, то ли от недоедания, а может, ещё от какой причины, я заболел проклятой болезнью – тиф, что ли, её называли – и четыре месяца в госпитале провалялся, чуть было не подох совсем, кое-как выкарабкался. И вот холодной зимней ночью с какими-то обозниками выехал я из Моздока. А на мне такая одежонка, что не доехать бы мне, ну и денег, конечно, никаких. Хорошо, добрые люди попались – и денег с меня не просили, доху и пимы свои мне дали, да ещё ел-пил с ними вместе. И всё-таки едва не замёрз я в этой дороге. Морозы такие стояли, что белым туманом всё заволокло, по степям да в тайге всё шипит, шуршит , будто что-то ползёт, корчится. Теперь у нас, считай, морозов не бывает. Какие это морозы!
Кое-как доехал, чуть живой с саней слез, хотел было пригласить попутчиков к себе, чайку попить, погреться малость, гляжу, а окна избы моей наглухо заколочены и на двери большущий замок висит. Как увидел я это, так у меня внутри будто что-то оборвалось.
Долго сидел я у пустого, заколоченного дома и когда уже совсем закоченел, побрёл к соседям. Мэжэд-Доржо тогда около нас жил. У него жена полная такая женщина была. Балмасу, что ли, звали её.
— Это мать Галдан-Доржо? – спрашивает Доржодой.
— Она самая, — кивает Намсарай и продолжает. – Уж она меня и угощала, и обхаживала, жалела, видно. Горячего супу мне налила, мяса кусочек, чай с молоком поставила. Но ничего мне в горло не лезет. – Где отец мой? – спрашиваю, а у самого страшная догадка сердце холодит. Не сразу ответили мне, уже потом Балмасу тихо сказала, точно нож в сердце вонзила:
— Ещё прошлой весной богу душу отдал.
От неё узнал я, что Ямпил ничем отцу не помогал, даже в дом к нему не заходил.
Вышел я от Мэжэд-Доржо и побежал прямо к Ямпилу. Вхожу. Перед бурханами горит зула. Ямпил на почётном месте сидит и смачно жуёт кусок баранины. Возле очага — его жена, а на кровати храпит Гатаб. А где Сэжэб?
Увидев меня, Ямпил и его жена вскочили.
— Ай, бедняга, такое горе у тебя, — сочувственно закивал Ямпил. – Ладно хоть сам здоровым вернулся. Хорошо ли себя чувствуешь?
Я слушал, слушал его, злоба всё больше вскипала во мне, и больше не в силах выдержать я закричал:
— Где мой отец?
— Ну зачем так? – укоризненно покачал головой Ямпил и посмотрел на меня масляными глазами. – Разве мы виноваты в том, что он умер? Или не ходили мы за ним, как за своим родным? Но что сделаешь, видно, такая судьба была у него…
— Врёшь, — говорю. – Ну, а где Сэжэб?
— Сэжэб? – удивлённо переспросил Ямпил. – А-а, правда, ты ведь не мог знать, что она ещё в прошлом году вышла замуж.
Потом вытащил деньги, протянул их мне, приговаривая:
— Спасибо тебе, Намсарай, до смерти не забуду, как выручил ты нашего Гатаба.
Дедушка Намсарай делает паузу, снимает с огня тёмный чугунок, наливает себе в кружку чай и жадно пьёт. Его большая костлявая рука с узловатыми пальцами слегка дрожит.
— Отец, почему вы не пьёте со сливками? – ворчит Сэндэма. – Каждый раз вам напоминать надо.
— Ничего, дочка, чай и без сливок – чай.
Тучи всё больше рассеиваются, то там, то здесь проглядывают звёзды. И кажется, что они, озорно мигая, переговариваются друг с другом. Из-за горбатой вершины Верблюд-горы выплывает красный диск луны.
Митэб привёл кобылу: за избушкой зазвенела цепь, и послышалось ржание.
Намсарай допил чай, отставил кружку и снова заговорил:
— Так я вынужден был опять покинуть родные места. – Теперь голос старика звучал ещё тише и глуше. – Начал я по степи скитаться, то там поработаю, то здесь. И всё время вспоминалась мне сестра из госпиталя, звали её Анной. Когда лежал я там больной, она всё ухаживала за мной, видела – один там бурят я, одиноко мне очень, вот она и хотела скрасить моё одиночество. Много рассказывала мне про богачей, про царя, как трудно рабочему человеку жить стало. А я слушал и не очень верил. Всё думал, откуда такой молодой всё знать. Как-то даже сказал ей такое. А она только головой покачала. « Когда-нибудь поймёшь, правду говорю», — сказала она. И верно, понял я, уже потом понял, как права эта Анна была. А я, что тот глупый человек был, который пока о дерево не стукнулся, глаза не раскрыл.
Вернулся я в родные края лишь в тридцатых годах. Здесь всё было по-иному: всюду коммуны, артели. Но ничего не радовало меня, тоска по Сэжэб такая была, что места себе не находил. Она была замужем за сыном местного кулака Базаржабом. То ли она вообще из дому не выходила, то ли Базаржаб следил, чтобы она не встречалась со мной, не знаю, но нигде не видел её. А мне хотелось хоть бы единым глазком взглянуть на неё.
Меня в ту пору избрали председателем сомонного Совета. И вот получаю я задание: конфисковать кулацкое имущество. С двумя колхозниками и милиционерами пошли мы к Базаржабу. Заходим, а его дома нет, лишь одна Сэжэб на кровати сидит.
Интересно в жизни бывает. Любовь… Сколько лет прошло с тех пор, как мы в последний раз с Сэжэб виделись… Так, наверное, лет двадцать, может, меньше. За это время и позабыть можно бы и отвыкнуть. Но ничего этого не случилось. Как увидел Сэжэб, так у меня сердце зашлось, слова сказать не могу. А тут ещё боюсь, как бы товарищи ничего такого не подумали. Насилу в руки себя взял.
— Где хозяин? – спрашиваю. Будто её не знаю: — А вы кто будете? Может, хозяйство покажете?
Она, видимо, вконец растерялась. Сидит бледная, не шевелясь, испуганно смотрит на меня. Как она постарела, как осунулась. Не очень-то сладко, подумал я, живётся ей, бедной. Хотелось подойти, приласкать, утешить её. Но разве я мог? Рядом товарищи стоят, такие же, как я, бедняки, а я – представитель власти. А Сэжэб – чужая жена, да ещё к тому – жена кулака.
Потом, когда мы уже собирались уезжать, и я садился на коня, Сэжэб подошла ко мне.
— Намсарай, — тихо сказала она.
И тут вдруг во мне такая обида вскипела, мне сразу припомнилось, как меня обманули, я не выдержал и, крикнув: «Отстань!» — стегнул коня.
Старик вздыхает, делает небольшую паузу, потом совсем тихо продолжает:
— Теперь я иногда думаю, если б тогда я не погорячился, а поговорил с Сэжэб, выслушал её, может, не так бы всё обернулось… — Он снова умолкает и сидит некоторое время, погружённый в думы.
Луна уже поднялась высоко, посеребрив всё окрест, тучи уплыли, и теперь на небе ни облачка.
Старик вдруг поворачивается к дочери :
— На утро есть у нас вода? – спрашивает он.
— Немного, — отвечает Сэндэма.
— Тогда, может, принесёшь?
— Давай вместе сходим, — с готовностью вскакивает Доржодой.
— Ничего, Доржодой, я уж как-нибудь сама. А ты побереги для города свои ножки, там пригодятся, — улыбается Сэндэма и почему-то смотрит не на него, а на меня. Вылив остаток воды в чугунок, она ставит его на огонь, берёт пустое ведро и направляется к реке. Долго поблёскивает её белый платок в бледном свете луны, и я почему-то никак не могу оторвать взгляд от него.
Митэб ломает сучья, подбрасывает их в огонь.
Когда Сэндэма уходит настолько далеко, что голос старика уже не может донестись до неё, он продолжает свой рассказ:
— Через некоторое время мы поехали арестовать Базаржаба. Но ни его, ни Сэжэб не нашли. Отчаянный был человек этот Базаржаб. Вы-то, наверное, никто не знаете его?
— Ну откуда нам знать его, — за всех ответил я.
— Да, конечно, ведь вас тогда ещё и на свете не было. Так вот, значит, ушли они в лес, и след свой спрятали. Долго мы их искали. Потом бросили – дел было много. Лет пять или шесть прошло, думали, пропал Базаржаб, как вдруг он дал знать о себе, набег на колхозный амбар сделал. Ну, набрали мы человек с десяток, вооружились и поехали разыскивать Базаржаба. Три дня плутали по лесным чащобам, никого найти не можем. На четвёртый день к вечеру едем мы по северному склону Мэгжи[8]. Усталые лошади едва передвигают ноги. Толкуем о ночлеге. Внезапно из чащи раздаётся выстрел, и один из наших валится на землю. Снова выстрел. Мы соскочили с лошадей, укрылись за деревьями и начали палить по тому месту, откуда доносились выстрелы. Когда ответный огонь прекратился, стали пробираться в глубь леса. Вдруг, вижу, человек лежит. Подхожу ближе… о, боже, Сэжэб!.. Грудь прострелена, жизнь едва теплится в ней. Она узнала меня, перестала стонать и едва слышно, прерывающимся голосом заговорила:
— Ты прости меня… Не по своей воле… Это отец с дядей ламой… Они тогда сказали, что … у меня две чёрные родинки[9]… что тебе счастья со мной не будет… Я хотела, чтобы ты был счастлив… Дочку мою не оставь, побереги…
Она что-то ещё хотела сказать, но не смогла.
… А потом в их землянке мы нашли завёрнутую в одеяло из бараньей шкуры девочку. Это была Сэндэма…
Намсарай умолк. Молчали и мы. Сэндэма принесла воды, потом снова пошла к реке, и тогда Митэб спросил:
— А этого Базаржаба нашли?
— Нашли. Сэжэб он застрелил. Бросилась она бежать тогда к нам, но не добежала.
Намсарай вытряхивает табак из трубки, тяжело, покряхтывая, поднимается.
— Ну, однако, спать пора, — говорит он. – Завтра, видать, хороший день будет. Может, косить тут закончим, пораньше бы встать надо, — и, слегка переваливаясь, идёт в избушку.
Но мне спать не хочется, я долго сижу один у потухающего костра и думаю над рассказом старого Намсарая. Мои мысли прерывают чьи-то шаги. Я оборачиваюсь. К костру подходит Сэндэма.
— Чего полуночничаешь? Или спать не хочется? – спрашивает она.
— Нет, я сейчас усну.
— И я, — едва слышно говорит она, и лицо её мне кажется светлым и грустным, как та полная луна, что глядит с бездонной высоты на нас, на покосившуюся избушку и наполненную шорохами ночную тайгу.
Цыденов К.Ш. Рассказы. Перевод с бурятского Вен.Штеренберга. Улан-Удэ, 1967.;
Чистое небо Забайкалья. Сборник рассказов. Улан-Удэ, 1973.
[1] Арса — национальное молочное блюдо; хярмаса – блюдо, приготовленное из внутренностей животных.
[2] Название местности.
[3] Кислый молочный напиток.
[4] Сборник притчей на старомонгольском языке.
[5] Срочное послание.
[6] Молочная водка.
[7] Молочный напиток.
[8] Название горы.
[9] По ламскому учению, брак с женщиной с двумя чёрными родинками приносит несчастье.